Принц Модильяни

Во время ужина мы ни разу не затронули тему работы. Теперь, когда мы закончили трапезу, он начинает выверенную беседу – к которой, по всей видимости, подготовился. Беатрис и Ханка молча наблюдают за нами – кажется, с некоторой опаской, что неверно сказанное слово может повредить соглашению.

– Синьор Модильяни, у меня всегда есть точное представление о художниках, картины которых я собираюсь продавать. Когда я решаю с ними встретиться для заключения договора, я уже практически все о них знаю.

– Вы шпионите?

Я смеюсь, чтобы показать ему, что это просто шутка и что я никоим образом не хочу его обидеть. Он доброжелательно улыбается.

– В нашей среде несложно собрать сведения. Я следил за вашей работой с самого начала, когда вами занимался Поль Александр. Я видел скульптуры, рисунки и картины. Я знаю, что Беатрис отговорила вас заниматься скульптурой, но я думаю, что ваш стиль берет начало именно из скульптуры.

Кики говорит, что я часто ошибаюсь в людях, но этот человек кажется мне искренним и хорошо разбирающимся в искусстве. Я весь внимание.

– Всем художникам требуется разное время для творческого становления. Вам нужна была скульптура – чтобы прийти к тому, чем вы занимаетесь сейчас. Стилизация фигуры, которой вы достигли, основана на вашем знании скульптурных форм. Вы не должны отрекаться от пройденного пути.

– Я и не намеревался.

– Если вы сосредоточитесь только на живописи, я вам гарантирую финансовое содержание, которого, насколько мне известно, вам всегда не хватало.

Все четко и понятно. Я рисую, он платит. Должно быть, у него много денег, если он делает мне такое предложение. Учитывая, как он и его жена одеты, они явно не испытывают нужды.

– Моя наиболее яркая черта – понимание человека, который находится передо мной. Я не хочу менять ничьи привычки. Вы – сложная личность, и подавление вашей натуры дало бы нежелательный результат. Вы от природы элегантны. Постарайтесь отразить это в ваших картинах. Многие покупатели просят у меня картины в стиле ню – и я думаю, что вы как раз тот художник, который сможет соединить чувственность и утонченность. Кубисты определенно не годятся для этой цели. Конечно, вы можете выбирать направление самостоятельно – однако примите в расчет мои слова, по крайней мере, подумайте над ними.

Этот человек знает, как вдохновить художника, и умеет найти подход: он хорошо разбирается в психологии, человеческих слабостях и точно подбирает слова.

Остался последний нюанс, который нам нужно обсудить, прежде чем я дам согласие.

– Синьор Зборовский, вы знакомы с Полем Гийомом?

– Да, я знаю его. Вы можете по-прежнему давать Гийому ваши картины на продажу, без проблем. Я вас только попрошу показывать их мне – в первую очередь.

– И это все?

– Да. Если дела пойдут хорошо, два посредника определенно не помешают работе. У вас долг признательности, и я вас понимаю.

Этот человек – мягкий и невзыскательный, он не накладывает запреты, не ставит условия. Поверить не могу, что все это происходит именно со мной.

Страсть

О бомбардировках всегда предупреждают сирены. Когда воет сирена, необходимо выключить свет, даже свечи. Парижане закрываются в домах или спускаются в подвал; одни плачут, столбенеют от ужаса, другие молятся, прижимают к себе детей…

Мы с Амедео – занимаемся любовью.

Я всегда прошу его делать это страстно и жестоко. Я хочу, чтобы он брал меня силой и тянул за волосы. Я хочу этим заниматься пьяной. Я пью виски, он – вино; мы пьем, чтобы не чувствовать опасность смерти. Я хочу, чтобы он давал мне пощечины, – это перекрывает шум бомб. Мне недостаточно только наслаждения, мне необходимо испытывать боль, которая унесет меня прочь от реальности. Когда тебе дают пощечину, какое-то время ты думаешь только об этом, а не о бомбах, сброшенных на беззащитных парижан с цеппелинов или с самолетов.

Поначалу бомбардировки, страх и секс склеивали наши отношения. По истечении времени я чувствую, что у Амедео больше нет страха – как нет и былой страсти.