Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Он предоставил им решать сложную задачу открытия дебатов и, таким образом, вынудил открыть карты. Суть их аргументов сводилась к тому, что после взятия Гертруденберга они стали сомневаться в намерениях Вильгельма. Вильгельм, вместо того чтобы начать оправдываться, спросил, может ли он получить их точку зрения в письменном виде. Немного посовещавшись, его оппоненты отказали, несомненно испугавшись, что зайдут слишком далеко в своей откровенности. Следующим шагом Вильгельма было холодно, но вежливо заявить, что переговоры в устной форме всегда запоминаются и интерпретируются неверно. Доктор Леонинус неуверенно возразил, что для начала неформальная беседа обычно весьма полезна. Но Вильгельм не собирался соглашаться с этим трюизмом. Люди, которые нарушили письменные условия Гентского примирения, твердо заявил он, едва ли станут придерживаться того, что они просто сказали.

Леонинус попытался сделать отвлекающий маневр. Среди менее существенных условий Гентского примирения было одно, предполагавшее освобождение старшего сына Вильгельма из его длительного заключения в Испании. Процитировав этот параграф, он указал на то, что не все пункты договора могут быть выполнены немедленно, но некоторые могли бы. Вероятно, Леонинус надеялся, что мысль о своем сыне достаточно значима для Вильгельма, чтобы отвлечь его внимание от других пунктов договора. Возможно, он даже надеялся, что обещание привлечь внимание к этому конкретному пункту удержит Вильгельма от его настойчивости в отношении тех условий, которые дон Хуан заведомо не стал бы выполнять. Но это не помогло. Вильгельм слишком много раз терпел неудачу в попытке освободить своего сына и, возмущенный этой неуклюжей попыткой сыграть на его отцовских чувствах, противопоставив их долгу государственного мужа, оставил этот намек без комментариев. Он сказал, что Гентское примирение в целом должно быть передано на рассмотрение Генеральных штатов для незамедлительного принятия шагов по его реализации.

Снова меняя свою позицию по ходу дела, Леонинус намекнул, что Генеральные штаты невежественны и несговорчивы. Дай им свободу действий, и что будет? Достаточно посмотреть на Францию с ее гражданскими войнами, в которые они ввергли страну… Но ему не удалось спровоцировать Вильгельма на какие-либо высказывания против Генеральных штатов. Потерпев неудачу в этом, Леонинус снова изменил тактику. На этот раз он потребовал, чтобы его оппоненты указали, какие, по их мнению, пункты Гентского примирения нарушаются. Он надеялся услышать хоть что-нибудь, что можно будет истолковать как желание Вильгельма противопоставить Север Югу или кальвинистов католикам. Но он не услышал ничего, кроме спокойного заявления о том, что ему лучше было бы почитать условия этого договора. На этот раз делегаты дона Хуана допустили безнадежную ошибку, сказав, что не могут отказаться от испанских войск, поскольку у них нет гарантий, что Вильгельм выполнит свою часть Гентского примирения. Возможно, он даже ждет, когда они окажутся беззащитными, чтобы начать против них войну. «Война? – удивленно произнес Вильгельм. – Чего вы боитесь? Горстки людей, червяка, вставшего против короля Испании? Вас пятнадцать провинций, а нас две. Чего вам бояться?»

В конце концов, возможно, это был не самый удачный шаг. «Да, – сказал один из людей дона Хуана, – мы видели, что вы можете сделать». Всего лишь удерживать северные провинции от посягательств испанской армии в течение пяти лет, всего лишь заставить дона Хуана терпеть унижения и бездействовать… Сент-Альдегонд вмешался в разговор, чтобы вернуть дебаты к настоящему моменту. «Мы никогда не начинали войну, – сказал он, – мы защищались».