Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Поэтому в минуту ошибочного вдохновения три самых главных человека в Нидерландах, те трое, чьи имена постоянно объединяли, называя их противниками Филиппа, сошли с коней у ворот Кулембурга и вошли в переполненный пиршественный зал. Оказалось, что гости Бредероде не дрались в пьяном виде, они просто были в мире со всем миром и видели неясное, но славное будущее через дымку вина. Они обменивались шляпами и смеялись; иногда раздавался неуверенный стук, когда они чокались своими нищенскими чашами, выпивая за здоровье друг друга. Некоторые шутники повесили эти чаши на шнурках себе на шею, как делали те жалкие нищие, которых они часто видели ноющими на углах улиц. Нищенские чаши, висевшие поверх бархатных и атласных камзолов на груди у гостей Бредероде, были удачной шуткой.

Но гости были достаточно трезвы, чтобы узнать трех вошедших и сделать нужные выводы. Бредероде сразу догадался, что делать: он закричал приветствия в адрес вошедших. Пока Хоогстратена, который, к счастью, был более или менее трезв, вызывали с его места, трем великим людям всунули в руки чаши с вином. Пусть они не желают присоединиться к празднику, но вряд ли они откажутся выпить за здоровье. Пока они пили, весь зал наполнился громкими, хотя и нестройными, заздравными криками: «Да здравствуют гёзы!», «Да здравствует принц Оранский! Да здравствует Эгмонт! Да здравствует Хорн!». Но снова и снова звучало: «Да здравствуют гёзы!» Хорн, не имевший никакого представления о значении этой фразы, принял ее за новую непристойную шутку и посчитал вечеринку омерзительной. Но Вильгельм и даже Эгмонт поняли, что дело обстоит гораздо хуже. Как только Хоогстратен присоединился к ним, они поставили свои чаши на стол и ушли из зала, не поблагодарив хозяина празднества.

Хорн позже говорил, что они пробыли там лишь столько времени, сколько надо, чтобы два раза прочитать Miserere, то есть около пяти минут, не садились за стол и не присоединялись к неподобающим крикам. И все же на следующий день весь Брюссель знал, что принц Оранский, Эгмонт и Хорн присоединились к празднику конфедератов и пили под тост «Да здравствуют гёзы!». Маргарита услышала именно такой рассказ о случившемся и сделала собственные выводы.

Через три дня после представления ей «Компромисса» Маргарита дала конфедератам ответ. В Испанию должна поехать новая депутация, чтобы объяснить королю положение дел, а она сама на время этой поездки приостановит осуществление самых крайних мер религиозной программы и разработает, как она заявила, использовав слово Вильгельма, политику «умеренности».

Это был плохой ответ, хотя он оказался достаточно хорошим, чтобы еще на несколько недель отсрочить открытое восстание. Никто не верил, что поездка посланцев к королю будет иметь хоть какое-то действие, и меньше всех в это верили Монтиньи и Берген, выбранные для этой роли. Они даже боялись, что Филипп отомстит им самим за то, что они пошли против его политики. Эту тревогу тогда испытывали и многие их собратья, поэтому неудивительно, что эти двое были вовсе не рады перспективе побывать в Мадриде. Берген даже, играя в парке, сильно ударил себя по ноге собственной клюшкой, упал, начал стонать, умело изображая мучительную боль, а когда его принесли домой, заявил, что слишком болен, чтобы куда-нибудь ехать, но не обманул Маргариту.

Вильгельм, Эгмонт и Хорн тоже были недовольны ответом и на бурном заседании Совета 9 апреля 1566 года угрожали подать в отставку, но в конце концов уступили Маргарите, умолявшей их подождать хотя бы до конца миссии Монтиньи.

На следующий день Бредероде со своими сторонниками покинул Брюссель. Теперь все они были в одежде коричневато-серого цвета, как нищенствующие монахи, и чаши для подаяний висели у них на шеях. Было очевидно, что они хотят устроить смуту, но кто их остановит? Маргарита не знала, кто смог бы это сделать, если ей не поможет принц Оранский.