– Госпожа… – он улыбнулся так открыто и красиво…
Ли никогда так широко не улыбался и ни за что не стал бы называть меня госпожой при посторонних. Эта мысль молнией пронеслась в моей голове, а в следующее мгновение я неловко вывалилась из седла, одновременно выхватывая кинжал.
Мне был известен только один оборотень, и улыбался он так же. Особенно когда закрывал дверь моей темницы.
– Алим! – запоздало крикнула я.
Алим успел обернуться.
Ну а Рен… Рен много чего успел. Например, подать знак своим солдатам, которые нас окружили. Никакие это были не наемники.
А еще – по-звериному прыгнуть на меня и проделать ровно тот же трюк, что я проделала две ночи назад с Алимом. У меня даже замахнуться времени не осталось.
Тануки потом знатно посмеялся над моими мечтами поджарить его на огне и снять с него шкуру. Он эти места даже вслух зачитывал, пока я бесилась, сидя напротив него в карете, связанная.
Сейчас ночь, мы уже никуда не едем – меня бросили в какой-то подвал, причем Рен предусмотрительно завязал мне глаза, когда наружу вытаскивал. Мне выдали письменные принадлежности, тануки пролаял: «Рассмеши меня еще, дорогуша…» – и ушел.
Я пишу это, только чтобы прийти в себя, потому что иначе накрывает неистовое желание повеситься на собственном поясе. Только здесь даже крюка нет, не то что потолочной балки.
Я все равно тебя убью, тануки, и можешь ржать над этим сколько угодно.
Что ты сделал с Ли?
Ли жив. И оказывается, он снова меня предал.
Как можно чувствовать одновременно радость и ненависть – я не понимаю.
Эту новость рассказал мне Рен, когда принес ужин и заставил его съесть. Не хочу объяснять, как именно. Впрочем, нет, расскажу: этот сучонок лаял, пока я не сдалась. Слышали бы вы, какой противный у него лай.
А еще он снова превратился в Ли и рассказал, что променял меня на Мэйлин.
Я поверила.
Конечно, поверила, это же как с Ванъяном. Мэйлин важна для Ли, наставница она или что-то большее – это я еще в лагере кочевников поняла. Он снова воспользовался мной, чтобы спасти дорогого для него человека. Меня это почти не удивило.
– А как же ребенок? – спросила я Рен. – Как же будущий император?
Тануки пожал плечами и сказал: родит Мэйлин, никуда не денется, уже ведь беременна. А потом Ли заберет ее – и пусть валят на все четыре стороны.
«Он любит ее больше тебя, дорогуша», – пролаял тануки в конце.
Да, кивнула я. Больше.
Я пыталась заснуть, когда заметила, что в темноте за мной кто-то наблюдает. Тогда я приказала Рен не валять дурака и выходить. Есть у него что-то еще, что он хочет мне сказать? Пусть говорит, я слушаю.
Но на свет вышел вовсе не Рен, а мальчик-кирин. Он был очень бледен, закрывал рукавом нос, смотрел с жалостью и говорил хрипло, сдавленно. Ему явно больше всего на свете хотелось оказаться подальше отсюда.
Он сделал мне предложение:
– Я помогу тебе спасти твою жизнь, дам тебе силу, несчастная девочка, но воспользоваться ею ты сможешь только раз.
Я хмыкнула и поинтересовалась: что взамен? Пока что его дар снимать чужие заклинания не очень-то пригодился. Впрочем, согласна: сама виновата.
Кирин прямо взглянул на меня и сказал, что справедливо будет, если я отдам взамен жизнь дорогого мне человека.
Торговаться с кирином глупо, но я уточнила, как будет действовать эта сила. Что я куплю столь страшной ценой?
Кирин объяснил, а потом спросил:
– Есть у тебя кто-то, чью жизнь ты можешь отдать?
Я подумала о Ли.
Кирин отнял рукав от носа и болезненно улыбнулся.
Рен, теперь я знаю, как убью тебя. Ты, наверное, в курсе, что под землей Дайкоку спят драконы? Я теперь это тоже знаю и уже ничему не удивляюсь. Они защищают империю и спалят к чертовой матери любого, кто на нее покусится.
Они давно спят, а я могу их разбудить. Что останется от маленького тануки, когда проснутся драконы? Подумай об этом, Рен.
Я залью эту записку чернилами, а потом порву на мелкие кусочки.
Но даже если ты ее прочтешь…
Готовься.
(А знаешь, Рен, читай, так даже интереснее. Никаких чернил, и ничего я рвать не буду. Мы продолжим эту игру. И я знаю теперь, как в ней победить.)
Свиток двадцать первый
Этот дневник мне больше не понадобится. Теперь его некому читать, но я привыкла все доводить до конца, и пусть эта запись окажется последней, я ее закончу.
Сейчас глубокая ночь, за окнами сладко поет соловей. Воздух тоже сладкий, наверное, из-за пионов: некоторые поздние сорта еще доцветают. Да, наверняка из-за них, ведь глицинии, лотосы и гибискусы, недавно распустившиеся в дворцовом саду, почти не пахнут. Я приказала не опускать бамбуковые шторы и дышу полной грудью.
На веранде никого – я всех прогнала. Слышно, как за раздвижными дверьми тихонько шепчутся слуги и как неподалеку, в галерее, поскрипывает под сапогами часового пол.
Все-таки жизнь прекрасна. Этот удивительный покой, который я чувствую впервые с тех пор, как проснулась в теле принца. Лучшее, что случилось со мной в этом сумасшедшем мире.
Кроме улыбки Ли.