Принцесса-невеста

– Я бы решил, что вы ошибаетесь, – сказал граф.

Впрочем, ошибались оба: за всю процедуру Уэстли вовсе не пострадал. Орал он притворно, только чтобы их порадовать; он упражнялся уже месяц и отлично подготовился. Едва граф поднес свечу, Уэстли закатил глаза, смежил веки и отключил мозг, погрузившись в глубокую и невозмутимую сосредоточенность. Думал он о Лютике. О ее волосах как осенние листья, о ее прекрасной коже, он прижал Лютика к себе очень крепко, и, пока горело масло, Лютик шептала: «Я люблю тебя. Люблю тебя. Я бросила тебя в Огненном болоте, дабы только испытать твою любовь. Соизмерима ли она с моею? Возможно ли, чтобы двое на планете любили так сильно? Хватит ли пространства на земле, возлюбленный мой Уэстли?..»

Альбинос бинтовал ему пальцы.

Уэстли не шевелился.

Альбинос впервые проявил инициативу. Шепот:

– Лучше скажи им.

Уэстли дернул плечом.

Шепот:

– Они не отступятся. Раз уж начали. Скажи им, что они хотят, и покончи с этим.

Дерг плечом.

Шепот:

– Машина почти готова. Ее испытывают на животных.

Дерг плечом.

Шепот:

– Я же ради твоего блага стараюсь.

– Моего блага? Какого блага? Все равно они меня убьют.

Кивок альбиноса.

Под дверью своих покоев принц обнаружил Лютика в расстройстве.

– Письмо, – пожаловалась она. – У меня не получается.

– Заходи, заходи, – мягко сказал принц. – Попробуем тебе помочь. – Она села в то же кресло, что и накануне. – Так, ладно: я закрою глаза и послушаю, а ты читай.

– «Уэстли, страсть моя, мой милый, мой единственный, только мой. Вернись, вернись ко мне. Иначе я сведу счеты с жизнью. Твоя в терзаниях, Лютик». – Она взглянула на Хампердинка. – Ну что? Я слишком перед ним стелюсь, как считаешь?

– Пожалуй, чуточку прямолинейно, – согласился принц. – И у него не остается пространства для маневра.

– Помоги мне, пожалуйста, переписать?

– Сделаю, что смогу, моя прекрасная леди, но для начала хорошо бы мне узнать о нем что-нибудь. Он и впрямь так восхитителен, этот твой Уэстли?

– Не то чтобы восхитителен – скорее совершенен, – ответила она. – Как бы безупречен. Плюс-минус великолепен. Без изъяна. Довольно-таки идеален. – Она опять взглянула на принца. – Это поможет?

– Мне думается, эмоции самую капельку затуманивают твою объективность. Ты правда считаешь, что этому парню все под силу?

Лютик поразмыслила.

– Не то чтобы ему все под силу; скорее он все делает лучше всех.

Принц хмыкнул, улыбнулся:

– Иными словами, ты полагаешь, что, захотев, допустим, поохотиться, он переохотит, опять-таки допустим, меня?

– Ой, если захочет – я думаю, да, легко, только он не любит охоту – то есть мне так кажется, а может, и любит, не знаю. Я не знала, что он увлекается альпинизмом, но он залез на Утесы Безумия при весьма неблагоприятных обстоятельствах, а никто не станет спорить, что это не самое простое достижение на свете.

– Тогда, пожалуй, начнем так: «Божественный Уэстли». Обратимся тем самым к его скромности, – предложил принц.

Лютик начала писать, но быстро перестала.

– Как пишется «божественный»? «Ба» или «бо»?

– «Бо», чудится мне, о дивное созданье, – нежно улыбнулся ей принц, и Лютик вновь взялась за перо.

Они сочиняли послание четыре часа, и Лютик твердила:

– Я бы ни за что без тебя не справилась, – а принц скромно отмахивался, как можно чаще и незаметнее задавал ей личные вопросики про Уэстли, сугубо для пользы дела, и задолго до рассвета Лютик с ностальгической улыбкой поведала ему, что ребенком Уэстли боялся Вертлявых Клещей.

Ночью в клетке на пятом этаже принц спросил, как ему изо дня в день предстояло:

– Скажи, как зовут гульденца, который заказал тебе похищение принцессы, и обещаю, что ты тотчас выйдешь на свободу, – а Уэстли ответил, как ему изо дня в день было суждено:

– Никто, никто мне ничего не заказывал; я был один, – и граф, который целый день готовил Вертлявок, осторожно посадил их на Уэстли, и тот зажмурился, умоляя и взывая, и спустя где-то час принц с графом ушли, альбинос остался жечь Вертлявок и отдирать их от Уэстли, чтоб они ненароком не отравили клиента, и, всходя подземной лестницей, принц светской беседы ради сказал:

– Так-то лучше, не находишь?

А граф, странное дело, смолчал.

Что слегка раздосадовало Хампердинка: говоря совсем уж честно, в его списке пристрастий пытки не занимали высокой позиции, и он бы избавился от Уэстли сей же час.

Если б только Лютик признала, что Хампердинк лучше.

Но она не признавала! Не признавала, и все тут! Целыми днями только и болтала про Уэстли. Целыми днями только и спрашивала, нет ли вестей от Уэстли. Шли дни, недели, раут за раутом, весь Флорин умиленно всхлипывал, видя, что великий принц-охотник наконец-то откровенно и красиво влюбился, но, оставшись с принцем наедине, Лютик только и твердила: «Интересно, где сейчас Уэстли? Что же он так долго? Как мне жить без него?»

Просто зла не хватает. И еженощные старания графа, от которых судорожно корчился Уэстли, были как бы даже и ничего. Принц выдерживал это зрелище с час, потом они с графом уходили, и граф, странное дело, молчал. А внизу, промывая раны Уэстли, альбинос нашептывал: