Принцесса-невеста

– Я твоя мать, я люблю тебя, подойди. Я никогда никого не убивала.

– Ты убила Уэстли – ты видела, какое у него было лицо в Огненном болоте? Когда ты ушла, когда ты бросила его? Это называется убийство.

– Ты многое поймешь, когда вырастешь, говорю тебе в последний раз – иди сюда.

– Убийца! – закричал малыш. – Убийца! – Но она выскочила из постели и обняла его, твердя:

– Перестань, перестань сию секунду; я же тебя люблю, – а он ответил:

– Твоя любовь – яд, она убивает, – и умер у нее на руках, и она заплакала. И лила слезы, даже проснувшись за пятьдесят восемь дней до свадьбы.

Ночью она решила не ложиться. Гуляла, читала, рукодельничала, чашку за чашкой пила обжигающий чай из Индий. От недосыпа, конечно, мутило, но она страшилась того, что приснится, и любым грезам предпочитала мучительное бдение, а на заре ее мать забеременела – нет, не просто забеременела; ее мать родила, – и Лютик из угла наблюдала собственное рождение, и отец ахнул, узрев ее красоту, и ахнула мать, а первой насторожилась повитуха. Славная женщина, любит детей без памяти, вся деревня это знает, и повитуха сказала:

– Слушайте… беда… – и отец сказал:

– Какая беда? Ты видала других таких красавиц? – а повитуха ответила:

– Ты что, не понимаешь, отчего ей дана такая красота? У нее же нет сердца, ты сам послушай; дитя живое, а пульса нету, – и она поднесла Лютика грудкой к его уху, а отец кивнул и сказал:

– Надо сходить к кудеснику, пусть вделает ей сердце, – но повитуха ответила:

– По-моему, это нехорошо; слыхала я о таких, бессердечных: чем они взрослее, тем прекраснее, а за спиною у них только разбитые тела и поломанные души; бессердечные эти всем несут одни страдания, и я вам так скажу: вы еще молодые, родите другого ребенка, а от этого избавьтесь поскорее, хотя, конечно, решать вам, – и отец сказал матери:

– Ну как? – а мать ответила:

– Повитуха – добрейшая душа в деревне, уж она-то в чудовищах понимает; сделаем, как она советует, – и родители вместе сдавили младенцу горло, а младенец захрипел. Даже проснувшись на заре, за пятьдесят семь дней до свадьбы, Лютик никак не могла отдышаться.

С того дня кошмары стали неописуемо страшны.

Когда до свадьбы оставалось пятьдесят дней, Лютик вечером постучалась к принцу Хампердинку. Он откликнулся, и она вошла.

– Я вижу, дела плохи, – сказал он. – Вы, похоже, очень больны.

И в самом деле. Конечно, она была прекрасна. Красота осталась при ней. Но здоровья как не бывало.

Лютик не знала, с чего начать.

Он усадил ее в кресло. Принес воды. Лютик глотнула, глядя в пустоту. Он отставил стакан.

– Я вас не тороплю, принцесса, – сказал он.

– В общем, дела обстоят так, – сказала Лютик. – В Огненном болоте я совершила величайшую ошибку на свете. Я люблю Уэстли. Всегда любила. И видимо, всегда буду любить. Когда появились вы, я этого не знала. Умоляю, поверьте мне: когда вы сказали, что я должна выйти за вас или умереть, я ответила: «Убейте меня», и я говорила всерьез. Я говорю всерьез и теперь: если вы скажете, что через пятьдесят дней я должна выйти за вас, к утру я буду мертва.

Все это принца попросту огорошило.

После долгой паузы он опустился подле нее на колени и очень мягко заговорил:

– Я не спорю, что при нашей помолвке о любви речи не шло. Так решил я, и так решили вы, хотя вы первой об этом сказали. Но за минувший месяц торжеств и балов вы наверняка заметили, что я некоторым образом потеплел.

– Я заметила. Вы были учтивы и благородны.

– Спасибо. И теперь, надеюсь, вы поймете, с каким трудом дается мне следующая фраза: я скорее умру сам, чем стану мучить вас, разлучив с тем, кого вы любите.

От признательности Лютик чуть не разрыдалась.

– До смертного часа я стану благословлять тебя за доброту. – Она поднялась. – Значит, мы уговорились. Свадьба отменяется.

Он тоже поднялся:

– С одной, пожалуй, оговоркой.

– А именно?

– Ты не задумывалась, что он, возможно, больше не хочет на тебе жениться?

Прежде она об этом не задумывалась.

– Не хотелось бы напоминать, но в Огненном болоте ты обошлась с ним жестковато. Прости, что я так говорю, любимая, но ты ведь его бросила, так сказать, в беде.

Лютик рухнула в кресло – теперь огорошило ее.

Хампердинк снова опустился на колени:

– Этот твой Уэстли, этот матрос, – он горд?

– Самый гордый на свете – так мне порою кажется, – еле прошептала Лютик.

– Тогда, ненаглядная моя, сама поразмысли. Он уплывает с Грозным Пиратом Робертсом; он уже месяц зализывает раненую гордость – раненную тобой. А вдруг он решил отныне жить бобылем? Или того хуже – нашел другую?

Лютик уже и шептать не могла.

– Мне думается, милое дитя, что нам с тобою нужно заключить сделку. Если Уэстли по-прежнему хочет на тебе жениться, благословляю вас обоих. Если по ряду причин, о которых грустно поминать, гордость ему не позволит, ты выйдешь за меня, как планировалось, и станешь королевой Флорина.

– Он не женится на другой. Я точно знаю. Мой Уэстли – никогда. – Она взглянула на принца. – Но как мне выяснить?