Принцесса-невеста

Я не находил объяснений, пока не подрос, а в моем родном городе жила чудесная женщина Эдит Найссер, она уже умерла, и она писала прекрасные книжки о том, как мы уродуем своих детей, – у нее была такая книжка «Братья и сестры» и еще «Старший ребенок»[43]. Выходили в «Харпере». Эдит в рекламе не нуждается, она, как я уже сказал, больше не с нами, но если кто из вас боится, что, может, оказался неидеальным родителем, отыщите книжку Эдит, пока время есть. Я был с ней знаком, потому что ее сын Эд стригся у моего папы, и Эдит ведь была вся прямо писательница, а подростком я уже втайне знал, что и сам хочу такой жизни, но никому не мог рассказать. Страх как неловко – сыновья парикмахеров становятся разве что продавцами «Ай-би-эм», но писателями? Ага, разбежался. Не спрашивайте как, но в конце концов Эдит прознала о моих тс-с-секретных устремлениях, и с тех пор мы изредка с ней болтали. Помню, однажды мы пили чай со льдом у них на веранде, разговаривали, а перед верандой у них был бадминтонный корт, и я смотрел, как ребята играют в бадминтон, и Эд только что разнес меня в пух и прах, и, когда я уходил на веранду, он сказал:

– Не парься, нормально, обыграешь меня в следующий раз. – Я кивнул, и он прибавил: – Или еще в чем-нибудь меня побьешь.

Я сел на веранде, глотнул чаю со льдом, а Эдит, не поднимая головы от книжки, сказала:

– Знаешь, не факт, что это правда.

Я спросил:

– В каком смысле?

И тогда она отложила книжку. И посмотрела на меня. И сказала эти слова:

– Жизнь несправедлива, Билл. Мы говорим детям иначе, но это ужасно. Это не просто ложь – это жестокая ложь. Жизнь несправедлива, никогда не была справедливой и никогда не будет.

Вы, наверное, не поверите, но это был такой момент – как будто у Мага Мандрагора[44]в комиксах зажглась лампочка над головой.

– Несправедлива! – сказал я так громко, что она вздрогнула. – Точно. Жизнь несправедлива. – Я был так счастлив, что заплясал бы, если б умел. – Ух ты, а? Как это клево!

Подозреваю, примерно тогда Эдит решила, что я прямой дорогой качусь в психушку.

Но мне было так важно, что эти слова произнесены вслух, и прозвучали, и на свободе, и летят по ветру, – я тотчас понял, что вот эта досада и грызла меня в ту ночь, когда папа бросил читать. Вот такого успокоения я жаждал и никак не мог добиться.