Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

– Так тут и еще одна шлюха Борджиа, – ухмыльнулся Джованни. – Отлично! Я отымею вас обеих, как до меня Чезаре и его святейшество.

Санча замахнулась на него кинжалом, но я обхватила ее и задержала. Потом сказала, выйдя вперед:

– Вы немедленно уйдете отсюда. Если нет, если вы посмеете повторить подобную клевету мне или кому-либо еще, я расскажу моему отцу и всему миру, кто вы такой. Все узнают, что вы можете иметь дело с женщиной, только если мой брат Хуан в то же самое время берет вас сзади, как турка.

Он уставился на меня, открыв рот.

– Да, – продолжила я, глядя в его выпученные от ужаса глаза. – Я была там. Все видела. Я воспользовалась этим, чтобы уничтожить Джулию Фарнезе. То же самое я сделаю и с вами, если вы дадите мне повод.

– Нет… – Казалось, голос изменил ему. – Невозможно. Я не… Ты не имеешь права…

– Имею, – улыбнулась я. – И я им уже воспользовалась. Вы забыли, что там в двери есть глазок? Там был и Джем – он мне все и показал. И хотя он мертв, но я-то жива.

Джованни не шевелился. Не говорил ни слова. Я почувствовала, как схлестнулась наша взаимная ненависть, наше презрение друг к другу. Потом он прошептал:

– Ты об этом пожалеешь.

– Не думаю, что я буду жалеть о чем-то в связи с аннулированием нашего брака.

Джованни мог отказать в просьбе Чезаре аннулировать наш брак, но, если я пригрожу раскрыть его грязную тайну, он будет вынужден согласиться.

Руки его сжались в кулаки. Я посмотрела на них:

– Только троньте меня, и я попрошу его святейшество заставить вас признаться не только в вашей неспособности осуществить свои супружеские права.

Со сдавленным всхлипом он вышел, пошатываясь, по пути боком задел моих женщин. И только теперь моя решимость схлынула.

– Он меня никогда не простит, – пробормотала я Санче.

– Если сейчас ты сказала правду, то тебе не нужно его прощение. Джованни Сфорца может быть пьяным дураком, но даже дураки понимают, когда следует подчиниться.

* * *

Зима подошла к концу, приближалась весна, к Страстной неделе на деревьях появились жаворонки, набухли почки. Утром Великой пятницы у моих дверей неожиданно возник Джованни. Я не видела его уже несколько месяцев, со времени нашего столкновения, и теперь едва узнала: он стоял в передней, сжимая в руке шляпу, одетый в темную котту, сапоги и плащ.

– Я иду в церковь Святого Онуфрия почтить мучения нашего Спасителя.

Он замолчал в ожидании моего ответа. Мне показалось, что вид у него изможденный. Если бы он не был мне совершенно безразличен, я бы сказала ему, что он болен и должен думать о своей бессмертной душе каждый день, а не только по церковным праздникам, как сегодня.

Но я и взгляда не подняла, осталась сидеть среди своих дам: мы вышивали после утренней молитвы.

– Благое дело, – сказала я, недоумевая. Зачем ему понадобилось сообщать мне о своих намерениях, если он никогда не делал этого прежде? – Желаю вам хорошего дня.

– Вам следует пойти со мной. Вы моя жена.

Демонстративно посмотрев на Пантализею, которую он ударил в прошлую нашу встречу – синяк у нее не проходил несколько дней, – я ответила:

– Я пойду сегодня на мессу, как и собиралась, с его святейшеством. Можете присоединиться, как мой муж.

Он подался вперед, будто хотел переступить порог, но что-то в моем взгляде удержало его – возможно, нескрываемое презрение. Сунув руку за пазуху, Джованни вытащил бумагу, сложенную и запечатанную восковой печатью. Поднял руку, словно собираясь швырнуть ее к моим ногам. Мурилла спрыгнула со своей скамеечки, чтобы перехватить ее. Моя карлица смело перекрыла ему путь, будто бросая вызов: пусть-ка попытается подойти поближе.

Скривив рот, он передал ей бумагу, потом развернулся и вышел. Мурилла принесла мне послание. Я хотела было с отвращением отложить его в сторону, но Пантализея отважилась сказать:

– Может быть, моей госпоже стоит прочесть, что он надумал написать.

– Да? С какой стати меня должно интересовать то, что он пишет? – возразила я, но все же сломала печать и развернула лист.

Там стояла всего одна фраза, написанная каракулями.

Когда я позову, ты пойдешь.

Я смяла лист и швырнула в очаг.

– Так и думала. Ничего интересного.

* * *