Принцип домино. Покой

Распахнула глаза, Эванс почувствовала, как его руки вмиг оказались на шее, сжимая не слишком сильно, но вполне ощутимо. Она тщетно попыталась вывернуться из цепкой хватки, которой незваный гость без труда удерживал ее на месте.

– Пустите, – в ее голосе слышался испуг. Алкоголь мгновенно выветрился из крови, уступая место выплеснувшемуся адреналину. Сознание забило тревогу, звоня во все колокола и мобилизуя дремавшие инстинкты, кричавшие: «Беги!», но бежать было уже некуда.

– Пустить? Думаешь, можешь дурить мне голову, и тебе все сойдет с рук? – гнев искажал его и без того низкий голос.

Ларссон очень бы хотел раздавить ее собственными руками, задушить, свернуть тонкую шею, наплевав на последствия. Он бы сделал это с превеликим удовольствием, но в этот раз поступил хитрее, отплатив Эванс ее же монетой. Сегодня он ставил себе целью как следует напугать девчонку, чтобы в следующий раз думала своей дурной головой, прежде чем что-то делала. Рука медленно сжала ее горло и осторожно надавила. Недостаточно, чтобы навредить, но вполне хватало для внушения серьезности его намерений. Реакция Эванс последовала незамедлительно: глаза закатились, воздух чересчур быстро покидал ее легкие, грозив девчонке асфиксией.

– Пустите, – ее полувздох-полухрип, отрезвил его. План сработал, и следовало остановиться. Адам разжал руку, и, лишившись поддержки, Эванс тряпичной куклой рухнула на диван.

Она не могла отдышаться. Воздуха будто не хватало. Запах роз все насыщеннее, подстегивая захлестнувшую панику. Мысли путались. Перед глазами все поплыло. Комната закружилась дьявольской каруселью. «Выпустите меня, выпустите!» – вопило сознание, но сама Эванс не смогла вымолвить ни слова. Хотелось остановиться и сойти с чертового аттракциона. Она намерилась встать, но ноги не слушались. После очередной бесполезной попытки подняться последовало приземление на холодный пол.

Со стороны она будто запуталась в пространстве, но Адам учел весь опыт их общения и проявил подозрительность: не помогал подняться и не спрашивал о ее состоянии.

– Далеко собралась, Костлявая? – его пропитанный злостью голос звучал холодно.

Со стороны реакция казалась слишком бурной. Нет, не так. Слишком человечной, слишком живой. В этот раз Адаму все виделось слишком. Совершенно не походило на умелую игру Эванс при звонке копам, когда даже Романо не отличил ее фальшь от реальных человеческих переживаний. Сейчас что-то было иначе. Что-то отличалось от поддельных слез и истерики в старом депо на глазах у зрителей, что не заметили подвоха. Перед Адамом настоящий испуг, проникший в мысли, совладать с которым ей одной не под силу.

– Отпустите, отпустите меня! – Эванс все пыталась сделать вдох и подняться, но не могла различить верх и низ, постоянно падая.

Ее ориентация в пространстве оставалась, мягко говоря, не на высоте, но Адам лишь молча наблюдал, не приближаясь ни на шаг, и все еще боролся с подозрением, что это снова подлог, притворство, созданная иллюзия ее беспомощности ради избегания наказания. Что оно заслуженно, ни у кого не было сомнения, и час расплаты настал.

– Пустите! – задыхаясь, прохрипела она, зарождая в Ларссоне тень сомнения о наличии у Эванс столь потрясающего актёрского таланта.

– Я тебя не держу, – сохраняя спокойствие, он следил за малейшими изменениями ее поведения.

Из его голоса исчезли все эмоции, включая клокотавшие внутри Адама минуту назад гнев и ярость. Он говорил без прежнего сарказма, но и ноток сочувствия не слышалось. Ровный безликий тон никак не повлиял на намерения Эванс прийти в себя, и сомнения Ларссона только окрепли. Реакция на его слова осталась прежней: она безуспешно пыталась подняться с пола и отползти от него подальше. Со стороны – будто она его вовсе не слышала, пребывая во власти собственных страхов, и мыслями находилось уже не здесь – в тесной квартирке в глубине старого города.

– Пустите! – ее охватило забытое чувство, о существовании которого она предпочла бы не знать. Тело, сковавшее жутким холодом, ударилось в тряску. Нехватка воздуха ощущалась все острее. На глазах выступили слезы от удушья.

Пытаясь взять себя в руки, Эванс не понимала, что могло испугать ее настолько сильно. У неё всегда и все находилось под контролем. Она не боялась пришедшего свести с ней счеты, но что-то в нем навело на нее ужас. От чувства беспомощности тошнота сдавила горло, подобно его руке. Перед глазами опять возник темный коридор. Она уже слышала рядом звук капающей воды, и чертова железная дверь теперь приближалась с бешеной скоростью, заставляя сердце колотиться о ребра. Запах железа и соли стал невыносимым, заменив собой воздух, пропитанный ароматом мерзких роз.