Принцип домино. Покой

– Матерь Божья, зачем они тебе? Конечно, достану, но… – запнулся он на полуслове и посмотрел с сочувствием. – Сделаю, только останови этот кошмар. Если, о чем ты думаешь, хотя бы близко к правде… – Чан потер переносицу под очками. – Ты просто хочешь проверить, правда? – и Эванс лишь тяжело вздохнула.

– Иначе была бы я здесь? Рисковала бы твоей жизнью, зная, что у тебя семья? Чем Форман с тобой расплатился, Сед? – неожиданно сменила она тему.

– Сама знаешь чем. Не знала бы – не спрашивала, – Чан перешел на шепот, будто опасался оказаться подслушанным.

– Все потратил?

– Третью часть, остальное – детям на колледж. Все в целости, если хочешь взглянуть, – он воровато оглядывался.

– Верю на слово, – не заподозрив обмана, Эванс усмехнулась: – Значит, отец, да?

– Сам в шоке, – Чан смущенно отвел глаза, снова прижимая съехавшие по переносице очки.

– Отличный выбор, Седрик. Ни секунды о нем не жалей, – она подошла и осторожно обняла его, кладя подбородок ему на плечо.

– Даже не думал, – Чан обнял в ответ. – Ми, сделаешь мне подарок?

– Все, что хочешь, очкарик, – улыбнулась Эванс, жалея, что Седрик не видел посланную ему толику радости, разбавленную светлой печалью.

– Никогда больше не приходи ко мне, – шепнув ей на ухо, Чан крепко сжал ее в объятиях.

– Обещаю, – Эванс разомкнула стиснутые вокруг него руки и намеревалась уйти.

– Стой, – Седрик окликнул ее, мявшись в нерешительности, и Эванс развернулась к нему на середине шага. – Ли приходил ко мне, – на одном дыхании выпалил Чан. – Просил найти все сведения о делах… Сама-Знаешь-Кого, – признался он с волнением.

– И ты нашёл?

– Нет, но сказал, где искать, – Чан будто бы извинялся.

– Ты хороший друг, Сед. Будет тебе подарок. Я забуду твоё имя, – попрощалась она, уходя из переулка вместе с последними отблесками алого заката и оставляя после себя абсолютно серое.

На город опускались хмурые зимние сумерки. Палитра застывшего в небе огня медленно выцветала на западе. Исчезли последние отблески багряно-красного, что прятались в кривых зеркалах припаркованных вдоль дороги машин, стеклах витрин магазинов, уличных забегаловок и сотах ульев многоквартирных домов. Окна отражали последние солнечные лучи и бледнели на глазах, подобно нордэмскому небу. Багряно-красный сменился уже привычным серым, и, наконец, перестал резать глаз непривычно ярким для старого города цветом.

Бредя по знакомым улицам, где знала булыжник, Эванс могла пройти маршрут с закрытыми глазами. Ноги сами вели ее к нужному месту. Она не любила сюда приходить, но всегда возвращалась в попытке подстегнуть и пробудить потускневшую от времени память, что отказывалась отвечать на незаданные вопросы. Не зная, зачем пришла снова под позеленевший от времени трезубец, она остановилась перед высоким и некогда величественным зданием старой гостиницы. Будто неведомая сила вела ее сюда, но проведение, по мнению мисс Эванс, полная дичь, а тяга вернуться к поседевшей от дождей статуе Посейдона – всего лишь банальное желание найти ответы и хотя бы на миг вернуться в пасмурный апрельский вечер. Миг, когда Северный Нордэм превратил ее в абсолютно серое. Хотелось еще раз прожить то мгновение, как под алые вспышки и нескончаемый шум дождя мир вокруг окрасился в багряно-красное.

В тот вечер восемь лет назад от неожиданного телефонного звонка и его голоса в трубке сердце рухнуло вниз.

– Ми, нам нужно встретиться, – он говорил с тревогой про что-то очень важное, и что им необходимо увидится.

Решив, что он издевается, Эванс боролась с намерением оборвать разговор. «Хрен тебе на глупую рожу», – виделось верным ответом и просьба звонившего – без шансов. Обида от недавнего расставания жгла каленым железом, выплескивалась ядом, сочившимся из каждого сказанного ею слова, о которых потом она не раз пожалела. В тот миг хотелось высказать ему все, и высказала. Претензий накопилось много. Во-первых, он оказался тем еще оленем, раз решил, что мог бросить ее и ждал, что она прибежит по первому зову. Во-вторых, ей и без него было вполне себе хорошо. Это, конечно же, полная чушь, но именно так она и сказала. В-третьих, после первого пункта не стоило и продолжать разговор, но… Увы, ее яростные вопли застряли в горле, стоило ему шепнуть:

– Мой ангел, пожалуйста, – в голосе мольба, а не просьба.

Выдержав непростительно долгую паузу, она не знала, как отказать в одновременно наглой и наивной просьбе. Без каких-либо гарантий, что самовлюбленному засранцу опять не взбредет в голову приласкать, а потом послать ее лесом и без карты по целому ряду надуманных (и не только) причин, она согласилась, о чем сразу же пожалела.

– В восемь у Посейдона? – радость в его голосе пробивалась в динамик, и где-то внутри неприятно кольнуло отголосками обиды и страха оплошать с неверным решением.

– До встречи, олень, – обиженно пробубнила она под нос.

– Люблю тебя, – перед окончанием резко оборвавшегося разговора.