Природа боится пустоты

Если логически рассмотреть любое содержательное высказывание, то в нем всегда можно выделить субъект — о ком или о чем идет речь; а также предикат — что именно утверждается о субъекте. Таким образом, предикат является свойством того, о чем говорят. Характеризуя типы предикатов (сказуемых), Аристотель разделил их на десять категорий (наивысших обобщений объективной реальности), то есть родов сущего:

1. субстанция (сущность);

2. количество;

3. качество (характеристика);

4. отношение (как связаны объекты);

5. пространство;

6. время;

7. состояние (ситуация);

8. обладание (внешнее обстоятельство);

9. действие (изменение субъектом другого объекта).

10. претерпевание (изменение субъекта другим объектом).

Иными словами, категории — это возможные схемы независимых высказываний о бытии. В любом суждении и субъект, и предикат должны принадлежать к какой-либо одной категории, в противном же случае такое суждение окажется заведомо ложным. Отсюда понятно, что само учение о категориях выступает инструментом правильной аргументации, не допускающей подмены смыслов.

Наравне с категориями Аристотель выделил четыре типа предикабилий — способов, которыми могут быть связаны универсалии между собой, а позже Порфирий добавил к ним еще и пятый тип:

род, то есть вышестоящая ступень бытия (например, «живое существо», в случае если мы говорим о человеке);

вид, то есть ступень бытия на уровне суждения (например «человек» или «кошка», или «птица», если мы хотим выделить отдельную группу живых существ);

видовое отличие, то есть такое, которое отделяет данный вид от других из того же рода («наделен разумом» для человека, «имеет крылья и способно летать» для птицы — именно этот тип введен Порфирием);

собственное отличие, которое выводится из сущности (для человека это, например, способность шутить и говорить, а также ходить на двух ногах, то есть всякий признак, естественное отсутствие которого означает, что рассматриваемый объект не является человеком);

случайное отличие (для человека это, например: быть блондином или кареглазым, или же сидячее положение, или же состояние усталости, то есть всякий признак, отсутствие которого не приведет к тому, что объект перестает быть человеком).

Иными словами, Аристотель постарался создать лингвистический инструмент для формирования точных суждений (по большей части — систематизировал и чётко обозначил грамматику древнегреческого языка), но предложенная структура получилась обманчивой. С одной стороны она выглядела стройной и хорошо ложилась на рассматриваемые Аристотелем примеры, однако стоило лишь немного сменить область исследований (начать говорить о других предметах, явлениях или идеях) и красота системы тут же сменялась множеством сложностей, преодолеть которые почти никому не удалось. Ситуация усугублялась тем, что в философских работах речь обычно шла не о животных, растениях посуде или мебели, но о высших метафизических материях (первоначалах, Боге, грехе, душе и тому подобных), суждения о которых при желании можно было классифицировать как угодно, либо же вовсе отказать им в праве на классификацию. Порфирий не до конца понял оригинальное учение о предикабилиях (как мы уже знаем, причин этому могло быть очень много: от своеобразной древней терминологии до плохой сохранности рукописей), но его попытка пересказать Аристотеля определила судьбу развития всей западной логики.

После Порфирия европейская мысль безоговорочно выбрала путь формализма, отказавшись рассматривать содержательную часть высказываний и сосредоточившись исключительно на их структуре. В центре внимания оказалась операция вывода заключений, а основания суждений фактически исключались из рассмотрения. Собственно, это и есть аристотелева логика в ее классическом понимании, хотя сам Аристотель, пожалуй, пришел бы от нее в ужас. Конечно, с формальной точки зрения всё было сделано правильно, поскольку «Органон» по сути дела предписывает поступать именно так, однако за пределами сочинений по чистой логике сам Аристотель почти никогда не игнорировал содержание рассматриваемых вопросов. Другое дело, что перипатетики не получили от своего учителя надежной методики для дальнейшего развития его идей: в сохранившихся трудах говорилось о многом, но думать как их автор они не учили. Не совсем понятно, насколько вообще можно было собрать взгляды Аристотеля в единое непротиворечивое учение (ведь каждый раз он придумывал новый способ отыскать наилучший ответ на рассматриваемый вопрос), но для массового использования требовался некий универсальный метод поиска истины. Философские кружки превратились в учебные заведения, и приходящие туда люди желали получить пусть непростые, но четкие и однозначные ответы. В этом смысле наиболее очевидным решением было воспользоваться одним лишь «Органоном», восприняв его в отрыве от всего остального Corpus Aristotelicum. Стоики именно так и поступили, более того — именно они начали использовать сам термин «логика», тогда как Аристотель называл ее «аналитикой», то есть искусством разделения понятий (анализа).