Природа хрупких вещей

Кэт слезает с подушек и семенит ко мне. Я снова сажаю девочку к себе на колени, чтобы она была как можно ближе к матери, не рискуя заразиться от нее.

Кэндис устало кладет немощную руку на ногу Кэт.

Неоконченный разговор тяжким бременем давит и на меня, и на Кэндис, но мы, три израненные души, молча сидим на нестерпимой жаре, пока не появляется медсестра. Сказав, что Кэндис нужно отдохнуть перед ужином, она снимает с тормоза передвижной шезлонг, на котором полулежит больная.

— В какой гостинице вы остановились? — осведомляется Кэндис.

— «Роза пустыни».

Она кивает и смотрит на Кэт.

— Увидимся завтра, Котенок. Хорошо?

Кэт кивает.

И Кэндис увозят.

***

На обратном пути в экипаже, что везет нас в гостиницу, мы с Кэт обе молчим. Я хочу спросить девочку, о чем она думает, но знаю, что ответа не получу. С виду она не расстроена тем, что сегодня ей недолго удалось побыть с матерью, но и не особо взволнована в преддверии завтрашнего визита в лечебницу. Ужинать мы идем в ресторан напротив гостиницы, где заказываем жареную курицу, фасоль и теплые маисовые лепешки. По возвращении в номер примерно с час читаем слова в тетрадке моего папы и ложимся спать.

Утром, когда спускаемся завтракать, хозяин гостиницы сообщает нам, что наше проживание оплачивает некая миссис Кэндис Хокинг, забронировавшая для нас номер на неопределенное время, до тех пор, пока по ее просьбе я буду оставаться в городе. Кроме того, она берет на себя расходы на наше питание и ежедневные поездки в лечебницу и обратно. Я одновременно и рада, и немного оскорблена тем, что Кэндис взялась оплачивать мои расходы. Мне не нужно платить за заботу о Кэт, я же не наемная няня, а это выглядит именно так. Но денег из сейфа Мартина надолго не хватит, а одному Богу известно, сколько еще мне здесь находиться. Это уж как получится, буду жить день за днем.

Прежде чем поехать в лечебницу, я веду Кэт в магазин канцтоваров, расположенный в нескольких кварталах от гостиницы, и покупаю ей альбом для рисования c восковыми карандашами. Я уже усвоила, что с помощью рисунков она сообщает свои мысли и желания. В экипаже по дороге в лечебницу Кэт рисует малютку в пышном розовом платьице. Для девочки, которой нет еще и семи, она весьма недурно, даже великолепно, изображает грудного ребенка. Я знаю, что Кэт нарисовала Сару, даже уточнять не надо. Она по ней скучает. Да и я скучаю, как ни странно. И по малышке, и по Белинде. Мне не хватает общения с ней. Когда вернемся в город, я отправлю Белинде телеграмму, извещу, что я на некоторое время задержусь в Тусоне.

Но, честно говоря, я надеюсь, что буду оставаться здесь до бесконечности. Хоть я и скучаю по безмятежной красоте того места, где расположена «Лорелея», по уютному дому, что ждет меня вдали от разрушенного Сан-Франциско, по аромату свежего деревенского воздуха, но без Кэт все это не то. Я не хочу возвращаться в ту идиллию, если для этого мне придется расстаться с ней.

Мы прибываем в лечебницу. Ее обитатели только что пообедали, и теперь некоторые пациенты, в том числе Кэндис, во внутреннем дворике ожидают гостей. Сегодня Кэндис не столь бледна, на ее щеках играет слабый румянец. Похоже, приезд дочери добавил ей сил.

Мы встречаем маленького мальчика с мамой, навещающих старика, который, вероятно, приходится малышу дедушкой или дядей. Какое-то время дети просто рассматривают друг друга, а потом мальчик подходит к Кэт и предлагает поиграть с ним в солдатики. Мы уже пробыли с Кэндис почти час. Кэт успела показать ей рисунок с изображением Сары и теперь заинтересовалась игрушечной армией. Рэндольф — так зовут мальчика — на вид примерно того же возраста, что и Кэт. Он не спрашивает, почему Кэт не разговаривает. Она садится возле него в нескольких ярдах от нас, разглядывает миниатюрное войско, а я думаю, что, возможно, этот мальчик — младший ребенок в семье, и он рад, что ему в кои-то веки выпал шанс выговориться, раз ему столь сосредоточенно внимают.

Кэт со своего места нас не слышит, и мы с Кэндис наконец получаем возможность открыто обсудить сложившуюся ситуацию. Перво-наперво я благодарю ее за то, что она оплачивает нашу гостиницу, питание и поездки. Кэндис удивлена.

— Разумеется, я должна оплачивать ваши расходы, раз вы заботитесь о моей дочери, — отвечает она. — Кроме того, я буду платить вам почасовое жалованье.

Я не подаю виду, что эти слова глубоко задевают меня.

— Жалованье мне не нужно.

— Вздор. Вы оказываете мне услугу. И жалованье вам не помешает.

На этот довод я не отвечаю. Ни цента не возьму за свою любовь к Кэт. Но Кэндис об этом не сообщаю.

— Она… она говорила обо мне вчера вечером? Вообще что-нибудь говорила? — спрашивает Кэндис.

Я качаю головой.

— А она говорит о том, что случилось с Мартином? Спрашивает ли о нем? Не интересуется, почему от него нет известий?

В памяти возникает первая ночь в парке, когда мы с Кэт спали под луной и она спросила, где ее отец, а я ответила, что помогла ему уйти. С тех пор она ни разу о нем не упоминала.

— Она вообще мало говорит с того дня, когда приехала Белинда, — отвечаю я.

— Может, не помнит, что произошло.