Природа советской власти. Экологическая история Арктики

Во многих отношениях наиболее характерной силой, двигавшей развитие Кольского полуострова, была дуалистическая концепция природы, которая созрела в двадцатом веке. Эта интерпретация, зародившись в эпоху технократического империализма и военных завоеваний царского времени, рассматривала процесс индустриализации одновременно как господство и гармонию и стала определяющей чертой советского социализма в сталинскую эпоху. Руководители экономики, ученые и работники предприятий в этот период превозносили желание подчинить себе окружающую среду, одновременно находя согласие с ней. Вдохновившись предложением Александра Ферсмана о комплексном использовании природных ресурсов, кольские промышленники считали, что смогут минимизировать, если не полностью исключить, загрязнение путем максимальной эксплуатации природного мира. Несмотря на то что подобные идеи не были абсолютно антагонистическими по отношению к природе (вопреки более ранним оценкам многих исследователей), они все же породили различные схемы разрушительного природопользования. При Сталине бездумное и поспешное обращение с миром природы часто подвергало человека воздействию опасных обстоятельств. В позднесоветский период экспоненциальный рост эксплуатации ресурсов стал причиной чрезвычайного загрязнения, которое поставило под угрозу арктические экосистемы в целом.

Экологические отклонения советской системы, впрочем, происходили также и по другим причинам. Руководство страны стремилось перенести некоторые практики тотальной войны на мирное время. В то время как использование труда подневольных рабочих, столкнувшихся с экстремальными угрозами во время строительства Мурманской железной дороги, объяснялось тем, что шла Первая мировая война, в сталинский период не было сколько-то вынужденной причиной жестоко обращаться с бывшими кулаками и заключенными ГУЛАГа, чтобы индустриализировать Север. Централизованная плановая экономика, просуществовавшая до конца советской эпохи, также функционировала по-другому. В значительной степени она не смогла адаптироваться к изменениям глобальной экономики в 1970‐е и 1980‐е годы – в частности, к тому, что сфера услуг и финансы стали играть более важную роль в обеспечении роста экономики, чем промышленное производство. Ускоренное промышленное развитие и одновременная экономическая стагнация приводили к еще большему уровню загрязнения окружающей среды, чем во многих капиталистических странах. Наконец, советская система возлагала слишком большие надежды на то, что общественное и государственное регулирование позволит разрешить любое напряжение в отношениях между экономической активностью и окружающей средой. Хотя подобное убеждение свойственно и некоторым представлениям о капитализме, там оно часто подчиняется другой фантазии, а именно вере в то, что рынок сам по себе оптимально распределит экологическое благо и вред.

Тем не менее в конечном счете уникальность советского отношения к окружающей среде была не столь уж значительной. Последняя история в этой книге, рассказывающая об отце и сыне, позволит проиллюстрировать ее ограниченные масштабы. В конце 1960‐х годов Николай Воронцов, бывший в свое время управляющим промышленности в Хибинах и в Монче-тудре, как и муж Тартаковской, разделял энтузиазм по отношению к чисто советскому сочетанию освоения и заботы о природе. Опираясь на свои оптимистические настроения 1930‐х годов, он рассказывал корреспонденту: «Мончегорск прекрасен… особенно его металлургический комбинат, широкий проспект, новые улицы, парк и зелень. Много зелени… Очень рад, что традиция наших первых строителей – сохранять зеленые богатства Мончегорска – живет»984. По его мнению, великолепие никелеплавильного завода усиливало эстетику, создаваемую листвой, а не умаляло ее. И он считал именно так, несмотря на то что выбросы от этого самого металлургического завода уже уничтожили «зеленые ресурсы» на землях вокруг него.

Сын Воронцова – тоже Николай – пошел по совершенно иному пути, но тоже по вполне советскому. Сделав карьеру в науке, в 1980‐е годы он стал известным защитником окружающей среды. Он даже занимал пост министра экологии Советского Союза, когда страна распадалась на части. Вскоре после распада СССР он выразил осторожный оптимизм: «Можно надеяться, что бывшие республики Советского Союза, как и мир в целом, будут развивать принципы, которые позволят улучшить биоразнообразие нашей общей планеты»985. Это пожелание, несомненно, резонировало с глобальным экологическим активизмом больше, чем представления его отца, но сейчас это утверждение звучит, к сожалению, как преждевременное. Больше четверти века прошло с тех пор, как Советский Союз исчез с карты мира. Сегодня, пожалуй, больше всего поражает в желании старшего Воронцова сочетать промышленность и охрану природы без противоречий то, насколько широко распространены подобные настроения в современной политике по отношению к окружающей среде.