Некоторые обвинения были связаны с особенностями оленеводства и землепользования. Репрессированные были обвинены во вредительстве и уничтожении лишайников, оставлении оленей без присмотра и убийстве оленят. Под пытками во время допросов Алымов подтвердил, что «эти мои указания выполнялись каждое лето, особенно в 1935–1937 годах выгорела в тундре большая площадь ягеля, сократились колхозные пастбища, в оленьих стадах из‐за недостатка кормов происходил значительный падеж оленей». Ведь ягель «после пожара вырастает только через 30 лет». Он также признал, что заговорщики намеренно распространяли оленью болезнь («копытку»), ежегодно убивавшую около 25 000 животных518
. Эти насильственно полученные признания больше говорят о беспокойстве государства по поводу его неспособности полностью управлять окружающей средой на Кольском полуострове, чем об актах вражеского саботажа. Естественные пожары часто случаются в таких регионах, а регулирование пастбищ колхозами до создания эффективной системы пожарной безопасности только препятствовало деятельности оленеводов. Распространение копытной болезни также было предсказуемым следствием роста числа оленей при отсутствии соответствующего ветеринарного ухода.Вопросы оптимальной экологии оленеводства также сыграли роль в кампании против Крепса в Лапландском заповеднике. Вопреки своим первоначальным заявлениям о пользе сохранения диких оленей для разведения одомашненных оленей, Крепс выступал теперь за изоляцию популяций диких и домашних оленей друг от друга и подчеркивал возможность охоты на дикого северного оленя в будущем в качестве основной экономической пользы от охраны природы519
. В сентябре 1933 года его взгляды были раскритикованы руководителем треста «Апатит» Василием Кондриковым, считавшим, что «дикие олени – хорошая вещь, но я должен сказать, что т. Крепс со своими дикими оленями должен быть еще более сближен с практикой», включая коллективное ведение сельского хозяйства520. Позднее, в 1937 году, один корреспондент писал, что исследовательская программа Лапландского заповедника не была направлена на восстановление лишайников, уничтоженных пожарами, и обвинял Крепса в том, что тот призывал уничтожать диких северных оленей. Эти обвинения основывались на наблюдениях Крепса о том, что дикий олень способствует «одичанию домашних оленей», поскольку он генетически от них не отличается, и его присутствие «может сорвать работу по избавлению домашних оленей от оводов и потому в оленеводческих районах остается вредным»521. Из-за таких обвинений Крепс был снят с должности и был вынужден покинуть заповедник522.Вторая мировая война стала еще большим испытанием для кольских оленей, чем сталинский террор. Больше тысячи оленеводов были призваны в армию и оставили своих животных. Более того, свыше шести тысяч оленей были отправлены на финский фронт для транспортировки грузов и заготовки на мясо523
. Санкционированная государством интенсивная охота вызвала серьезное сокращение численности оленей на Кольском полуострове, практически исчезнувших в Карелии, с 70 300 особей в 1940 году до 42 900 особей в 1945‐м (см. таблицу 2)524. Численность диких оленей в западной части полуострова сократилась с 900 в 1940 году до 380 в 1948 году (см. таблицу 3). Агрессивная охота, очевидно, влияла на психологию животных. Артамон Сергин, саам, охранявший оленей в Лапландском заповеднике, писал в своем дневнике в феврале 1942 года о том, что его беспокоило «необычайно тревожное поведение диких оленей». «Сейчас дикие олени стали очень быстро ходить, если спугнешь – они идут тридцать километров и не едят, а прямо идут. Если где на тропе останется один-два оленя, то потом пойдут вдогонку и спугнут стадо»525.По мере завершения войны центральные партийные и хозяйственные организации стремились усилить на Севере местное снабжение продовольствием, добиваясь нового расширения кольского оленеводства и дальнейшего развития полярного сельского хозяйства526
. Тем не менее именно действия скотоводов, вероятно, внесли больший вклад в послевоенное восстановление поголовья оленей, чем новые политические вмешательства.