Пришелец из Нарбонны

Раввин дон Бальтазар подал Хаиме бархатный кошель с вышитым золотом Щитом Давида. Раввин дон Бальтазар поднял обе руки и замахал ими, словно отгоняя от Хаиме злых духов. И тихонько прошептал только одну фразу:

— «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, освободивший меня от ответственности за него!»

Хаиме вынул коробочки тефиллин, подвернул широкий треугольный рукав и тоненьким ремешком привязал одну кожаную коробочку к левому предплечью, а вторую возложил на голову.

— «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, освятивший нас своими заповедями и повелевший нам надевать тефиллин!» — прошептал он благословение. — «И привяжешь их, как знак, на руках твоих и будут они, как драгоценность, на челе твоем».

Собравшиеся в синагоге захлопали в ладоши, притопнув, как в танце, ногой.

— Доброго счастья! Доброго счастья! — восклицали одни.

— В мире и благодати! — отвечали другие.

— В мире и благодати счастья и благополучия! — слились голоса в совместном пожелании.

— Аминь, аминь, аминь!

Хаиме низко поклонился отцу, Даниилу, каплану, слепому Менаше Га-Коэну и другим, столпившимся возле яшмового стола на алмеморе. Все, кроме Эли, отвесили ответный поклон — за все время церемонии взгляд Эли был обращен на двери синагоги. Он ждал знака от Видаля.

В синагоге раздалось пение:

Аллилуйя! Какая нынче радость!
Всей душою запоем: Аллилуйя!

Даниил поднял руку и, когда пение стихло, низко поклонился младшему брату.

— Настал день и пришла минута, — начал он, — когда становишься ты ровней всем уважаемым евреям здесь и на всем белом свете, где бы они ни жили, поэтому от имени отца и всех собравшихся я прошу тебя произнести ученую речь Бар-мицва о чудесах у Тростникового моря и в пустыне. Таким образом ты окончательно и навсегда войдешь в мужское содружество.

— Благодарю тебя, брат мой, сын раввина дона Бальтазара, уважаемого отца нашего, — Хаиме отвесил ему столь же низкий поклон. — Я учил… — и голос его сломался.

Наступило гнетущее молчание.

Даниил кивал головой и улыбкой ободрял младшего брата.

— Я учил… — вновь начал Хаиме и остановился.

— Святая боязнь лишает тебя смелости и запечатывает уста твои, — сказал Даниил, — сломай печать и пусть из сердца твоего поплывет прекрасная речь. Загляни в пергаментный свиток и прочти первые слова.

— Я учил… Но речь будет… другая, о «Принесении Исаака в жертву»…[154]

— Все равно, пусть будет так, — раздались голоса.

Раввин дон Бальтазар высоко поднял брови, протянул было к Хаиме руку, но тут же опустил ладони и посмотрел на Даниила.

В зарешеченном окошке на галерее для женщин замаячило бледное лицо доньи Клары. Она снова протянула сквозь решетку руку.

Даниил кивнул отцу головой.

— Брат мой, — Даниил прикрыл глаза, — разве не лучше «Принесения Исаака в жертву» история, которую ты учил? Разве хуже чудо расступившегося моря, что разверзло пучину свою и поглотило войско фараона, чем чудо, когда Бог остановил руку, приготовившуюся к кровавой жертве? Подумай, брат мой!