Пришельцы. Земля завоеванная

– Вставай, друг, вставай, гадина черножопая. А ну, хватит, вставай. Вставай! – послышался в разбитое окно полный отчаяния и слез голос стрелка.

К нему подскочил учитель, оттолкнул, выхватив из ослабшей руки пистолет. По рации сквозь хрип помех Главный требовал доложить обстановку.

– Стрелок безоружен. Есть жертвы среди заложников, – глухо ответил Дмитрий, но Косякову, видимо, уже обрисовали более полную картину.

– Ёпть, Дима, что ты творишь?! Откуда эта мартышка вылезла? Твою мать, дерьма теперь не оберешься. Так облажаться! Отбой, Сидоров. Твою мать…

Капитан, не выпуская винтовки, следил в прицел, как в кабинет вбегают ребята, вяжут зареванного парня. Как, пошатываясь на трясущихся ногах, выходят из кабинета заложники. Препод долго не соглашался выйти – дождался, пока на носилках вынесут тело незадачливого переговорщика, и вышел следом, поддерживая за плечи вяло ковыляющего сириусянина, наконец покинувшего свой угол. Вокруг серокожего толклись врачи. Дмитрий заставил себя расслабиться и выпустить винтовку.

– Победил, сука серожопая? – с ненавистью буркнул он себе под нос. Чертовски не хотелось признавать, что лажанулся. В конце концов, человеку свойственно ошибаться.

Элеонора Раткевич Друг детства

Посвящается моему фамильному игрушечному медведю, которому предстоит со временем воспитывать пятое поколение моей семьи.

Между котом, который гадит в тапки, и начальством, которое гадит в личное дело, выбирать следует кота. Однако Тони Эпплгейт еще не был готов расстаться с работой в Интерполе – даже ради того, чтобы заменить шефа котом. Впрочем, сегодня потенциальный кот был как никогда близок к переходу в кинетическое состояние.

– И подумать только, – почти с ненавистью процедил Тони, – что об этом я мечтал с детства!

Что верно, то верно – он мечтал стать полицейским лет примерно с шести. Он был уверен, что у него обязательно получится. У него даже глаза были полицейские – серые, стальные. Самый подходящий взгляд для копа. Чтобы метать молнии, когда тебя ни за что ни про что разносит начальство, лучшего и не придумаешь.

– Ну, не преувеличивай, – усмехнулся Грант. – Нахлобучка от шефа в твои детские мечты вряд ли входила.

Если кто не мог похвалиться подходящими для копа глазами, так это Грант. Глаза у него были абсолютно штатские, мирные – карие, напоминающие своим оттенком маньчжурский орех. Лет двадцать назад Тони решил бы, что их мягкий теплый взгляд просто не может принадлежать тому миру, где ночь выплевывает огонь и свинец, а на руках злодеев защелкиваются наручники. Зато фамилия у Гранта была самая что ни на есть полицейская – Лестрейд.

– А такое позорище в них входило? – едва не взвыл Тони. – Мы ж у местных полицейских теперь просто любимые клоуны! Шоу года!

Проходящая мимо пожилая леди с огромным пушистым котом на цепочке ободряюще улыбнулась явно расстроенному молодому человеку. Тони ответил ей невеселой улыбкой, вздохнул и откинулся на спинку скамейки.

– Шесть ордеров, Грант! Шесть! И все до одного пустышка. А уж Олдербой как над нами потешается – даже думать страшно!

– А ты бы на его месте что – плакал? – фыркнул Грант.

– Животики бы надрывал со смеху, – мрачно ответствовал Тони.

Кевин Олдербой был притчей во языцех, занозой в заднице и бревном в глазу всего Интерпола. И он имел полное право потешаться: учиненный у него обыск не дал результатов шесть раз подряд.

– Точная наводка, – с горечью произнес Тони. – Верные сведения. Кевин Олдербой скупает по всему миру краденые произведения искусства. Дело за малым – взять этого поганца за шиворот. Шесть попыток – и мы за компанию с местной полицией остаемся с шиворотом в руках, а он уходит чистенький. Как только еще на нас в суд не подал! Шесть обысков – с собакой, с металлоискателем, со счетчиком Гейгера, с рентгеном… может, на следующий экстрасенсов пригласим? Нам терять уже нечего, глупее выглядеть не станем. Где ничего нет, ничего и не отыщется. Ну, вот с какой стати шеф вбил себе в голову, что он держит ворованное дома?

– Романтик у нас шеф, – усмехнулся Грант. – Старая школа, чего ж ты хочешь. Он ведь как мыслит? Должно у Олдербоя быть какое-то тайное укрывище, где он все эти шедевры содержит и на них любуется. И не через камеры слежения, а лично. Так сказать, во плоти. А значит, должен он этот бункер тайный постоянно посещать. Обложили его плотно, слежка поставлена на совесть, где и когда он бывает, известно до мелочей, буквально поминутно – и никаких отклонений от распорядка не замечено. А раз он никуда не наведывается, значит, при себе краденое держит. Иначе просто быть не может. Вот такая романтика.

– Сказал бы, что я о ней думаю, – процедил Тони, – но не могу: мне тогда придется арестовать самого себя за нарушение общественной нравственности.

Грант засмеялся.

– Ну, что ты думаешь о романтике, я уже понял, – ответил он. – А что ты думаешь о деле?