Присягнувшая Черепу

Я не позволила себе склониться к рассказчику. Память ударила меня кулаком, стерев настоящее. Я снова видела замершего ягуара на берегу, видела, как он подобрался и прыгнул, разинув пасть. В воспоминании я тщетно заслонилась рукой, сопротивляясь до последнего, и вновь, как тысячу раз во сне, женщина, не бывшая женщиной, взметнулась из воды в совершенстве наготы, легко поймала зверя за загривок – ягуар дернулся и обмяк со сломанной шеей. Она легко отбросила тяжелую тушу, как отбрасывают, сытно наевшись, последнюю дочиста обгрызенную кость. Я снова ощутила, как зашлось сердце, когда она склонилась надо мной, я снова увидела ее глаза – глаза, что преследовали меня много лет, – холодные золотистые глаза на безупречном лице. Я услышала собственный голос: «Ты пришла меня спасти?» Я увидела ее зубы, ее заостренные резцы, когда она улыбнулась и покачала головой.

– Они прекрасны.

Долю мгновения я думала, что это мои слова, хотя не открывала рта.

Потом поняла, что говорил свидетель. Воспоминание стало меркнуть. Сквозь него снова проступало настоящее – сидящие на тростниковых плотиках вуо-тоны, лениво таращившиеся на меня крокодильи головы, готовый ко всему Рук, задержавшиеся на плече вождя пальцы Элы и невозможно далекий взгляд самого свидетеля.

– Похожи на людей? – услышала я свой голос.

– Они против нас, как мы – против своих теней, – ответил он.

Моя тень рядом с тенью Рука шевельнулась на плотике, дернулась вместе с огоньком фонаря, как будто в нас обоих сидело что-то беспокойное. Будто что-то под или за нашей кожей и костями не хотело мириться с неподвижностью тел.

– Как мило. – Эла погладила вождя по плечу. – Сравнение с тенями мне нравится. Хотя я его не понимаю.

– Они похожи на нас, – произнесла я, горячие слова не желали больше оставаться внутри. – Похожи, но быстрее и сильнее. Совершеннее. В них больше того, что делает нас живыми.

Коссал прищурился на меня из-за тарелки с остывающим мясом.

– Ты их видела.

Это был не вопрос, и я не стала отвечать.

– Какого цвета у нее глаза? – спросила я, повернувшись к предводителю вуо-тонов.

– Как последний луч солнца, – улыбнулся он воспоминанию.

– Золотые?

Он кивнул.

– А шрам? – уточнила я, чувствуя, как болезненно колотится сердце. – Вот здесь?

Я пальцем обозначила линию вдоль подбородка.

– Так ты ее тоже видела.

Помедлив, я кивнула. Я чувствовала на себе серьезные неотрывные взгляды вуо-тонов. Я не отвечала на них. Только один взгляд что-то значил – взгляд Рука, изучавший меня с гневом и откровенным недоверием.

– Ты бы мне не поверил, – обратилась я к нему.

– Я и теперь не верю, – покачал он головой.

Я хотела возразить, но не сумела. Я всю жизнь носила в себе воспоминания об этих золотых глазах, об ужасающей небрежности, с какой она отшвырнула ягуара. Но оно почти всегда представлялось мне видением, сном, порождением спекшегося на солнце мозга.

– Конечно не веришь, – помолчав, ответила я. – Мне самой не верится, а ведь я ее видела.

Отвернувшись от Рука, я наткнулась на пристальный взгляд Чуа.

– Когда она тебя нашла?

Я смотрела на нее, не зная, как рассказать о встрече, которую отрицала почти два десятилетия. Рыбачка, стиснув сложенные на коленях морщинистые руки, смотрела на меня. И свидетель смотрел своим единственным глазом, и Коссал. Даже Эла в кои-то веки молчала. Я могла бы утаить воспоминание, загнать обратно в тот уголок сознания, где таила его все эти годы, но я устала сдерживаться, устала скрывать. Строгие лики вуо-тонов подергивались в танцующих отблесках. Луна выпуталась из камышей и повисла над нами одиноким, невероятно далеким фонарем, почти затерявшимся в безбрежной ночи.

«Это было, – сказала я себе, силясь прочувствовать правдивость слов. – Было наяву».

Он единственный здесь сомневался, и, вероятно, именно поэтому я повернулась к Руку, глубоко вздохнула и заговорила:

– Мне было восемь лет, когда мать связала меня по рукам и ногам и заплатила жрецу, чтобы оставил меня в дельте.

– Об этом ты мне рассказывала.

– Не все.

Рук открыл рот, чтобы возразить, но тряхнул головой и снова сомкнул губы. Не знаю, было ли это приглашением продолжить историю или отказом касаться темы. Все равно. Я уже бросилась со скалы – возврата нет, остается только нырять.

– Мать думала, что, пожертвовав дельте дочь, вернет удачу отцу, спасет их обоих, потому и отдала меня жрецу. Тот увез меня в дельту. Я очнулась на илистой отмели, перед глазами все плавало, голова гудела. Города я не видела, даже дымков не высмотрела. Вокруг одни тростники и медленная темная вода кружится у самых ног. – Я бросила взгляд на свидетеля. – Жрец меня развязал.

– Даже в городе сохранились остатки здравомыслия, – кивнул тот.

– Это охота, – тихо договорила я.

– Кем Анх с супругами никогда не стали бы охотиться на восьмилетнее дитя. Горожане, называющие себя жрецами, об этом забыли. Но даже они не могли забыть, что Трое – охотники. – Свидетель склонил голову набок. – Тебе дали оружие.

– Какое там оружие, – тихо ответила я. – Ржавый нож.

Я как сейчас ощутила в руке его тяжесть, грубую деревянную рукоять, щербатое тусклое лезвие.