Присягнувшая Черепу

Полуденное солнце висело прямо над головой вбитым в небо бронзовым диском. Дельта, всегда полная музыки птиц и насекомых, молчала.

Они пришли.

У меня на глазах из зарослей выступили Трое – женщина и двое мужчин, нагие, такие, как их веками описывали домбангские жрецы. Бесспорно, они были прекраснее всего, что мне доводилось видеть, – легкие, как ягуаровы, мышцы играют под разрисованной пятнами пота кожей, глаза как жидкие самоцветы, волосы прилеплены к голове влагой. Самый высокий, мужчина, был черен, как летняя полночь, и руки его у плеча были толщиной почти с мою талию. Но и он, такой огромный, не выглядел неуклюжим или медлительным. Он двигался как вода, как наступающий на берег шторм. Второй мужчина был ниже ростом, стройней и светлее – скорее хлыст, чем бык, – и даже когда стоял неподвижно, чудилось, что он свивает и развивает кольца.

«Синн, – подумала я. – Это, должно быть, Синн».

Он поймал мой взгляд и улыбнулся. Зубы – острые как ножи.

Явись эти мужчины одни, я могла бы вечно любоваться ими, затерявшись в их совершенстве, но они были не одни. Между ними стояла женщина – та, которую я помнила с детства. Ее бронзовая кожа блестела на солнце, и тело было оружием, таким же смертоносным, как наше. Ото лба по выбритой голове тянулась прядь волос и стекала ей на лопатки. Кожу, как и кожу ее спутников, изрезали шрамы. Людские тела эти гладкие рубцы бы обезобразили. Кем Анх и ее супруги носили их, как бесценные самоцветы. В остальном они были наги – той наготой, перед которой я устыдилась своей одежды, устыдилась, что прячу данное мне богиней тело под шкурами мертвых животных.

И еще ее глаза, золотые, как мне и помнилось, жидкие, переливчатые, словно зыбучие пески, затягивали меня в себя, в глубину.

Я не могла поверить, что когда-то ушла, что могла думать о чем-то другом, как не о том, чтобы найти ее и следовать за ней, затерявшись в ее глазах. С усилием таким жестоким, что у меня едва не вырвался крик, я заставила себя зажмуриться. Это было как шагнуть с солнцепека в ледяную воду, как дышать льдом. Даже в темноте своего сознания я видела ее – явственный прекрасный образ, несравнимый с человеческим.

– Ты ошибся, Коссал, – услышала я собственный голос.

Хроники Рашшамбара подробно описывали кшештрим. Как-никак отчеты составляли на всем протяжении многовековой войны. Все авторы в один голос говорили о нечеловеческом уме кшештрим, об их бессмертии, полном бесчувствии и равнодушной жестокости. Никто из хронистов не упоминал неземной красоты. Я попробовала уместить в словах то, что представилось моим глазам. Не сумела. Даже теперь, много лет спустя, я могла бы пятнать чернилами страницу за страницей, не находя верных слов, выражений, хоть близких к истине. Тщетно. На земле есть вещи, неподвластные речи.

– Они не кшештрим, – сказала я, снова открыв глаза.

Все трое встрепенулись при этом слове – не рывком, как человек перед угрозой, а неспешно пробуждая силу, подобно напружинившемуся для прыжка коту.

Ханг Лок и Синн оскалили заточенные зубы и, видно, готовы были кинуться на нас. Тогда Кем Анх взяла обоих за руки, пальцами пробежала от локтей к плечам движением, полным пугающего соблазна. И медленно покачала головой.

– Нет, – подтвердил Коссал.

Я обернулась: старый жрец, отложив топоры, стягивал с себя одежду – ту самую хламиду, которую, не снимая, носил в городе. Она лужицей стекла ему под ноги, и тогда он снова поднял бронзовое оружие.

– Они не кшештрим.

И снова мужчины зарычали, и снова Кем Анх удержала их, обнимая за плечи, поглаживая по бокам, успокаивая.

– Я говорила… – забормотала Чуа. – Они боги. Мы бы не предались кшештрим. Недаром наша клятва: «Только не им!»

Я на Чуа не смотрела. Я не сводила глаз с созданий, которых она принимала за богов, смотрела им в глаза, пока не стало казаться, что, кроме них, ничего на свете не осталось.

– Это не клятва, – прошептала я, когда понимание обрушилось на меня тяжелым камнем, едва не выдавив воздух из груди.

– Вы забыли… – заговорила Чуа.

– Нет, забыли вуо-тоны, – замотала я головой. – «Не им». Это не клятва и никогда клятвой не было.

– Ты о чем говоришь? – рявкнул Рук.

Мое сердце грозило расколоть ребра.

– Это имя.

– Странное имя, – заметила Эла.

– Это не человеческое имя, – сказала я (меня жгло огнем, и страшно было, что кожа загорится). – Это имя их расы. Они не кшештрим. Они неббарим.

Улыбка Кен Анх блеснула острым серпом.

Солнце обратилось в преисподнюю.

– Неббарим – это детские сказки, – буркнул Рук.

– И что говорится о них в детских сказках? – тихо спросила я.

Все молчали, словно вытянуть слово из груди представлялось слишком тяжким трудом.

– Они всегда великолепны, – сама ответила я себе. – Могучи. Непримиримые враги кшештрим.

– В сказках, – выдавил наконец Рук, – они добрые.

– Кое в чем и сказки лгут.