Присягнувшая Черепу

Не знаю, чего я от него ждала. Мгновенного ответного выпада. Презрения. Молчания. Предательство зеленых рубашек он встретил почти без гнева. Сколько я его знала, он был холоден и готов ко всему. Даже избитый в кровь, он ни разу не выдал боли.

Но моя правда – полная правда, так долго сжигавшая меня изнутри, – его проняла. Он отступил на шаг – не как отступает боец, давая себе пространство для выпада, а пошатнувшись, словно от удара кулаком в челюсть. Он взглянул на меня, закрыл глаза, замотал головой, будто хотел отстранить прозвучавшие слова, будто хотел отгородиться от целого мира.

Тогда я могла бы его убить; я чувствовала на себе взгляды Элы и Коссала: его – бесстрастный, и ее – жадный, любопытный. Я могла бы покончить с ним в ту минуту, но мне нужно было большее. Чтобы он заорал на меня, или взмолился, или зарыдал. Мне нужно было, чтобы он меня отверг или принял – все равно, лишь бы не просто отшатнулся от удара. Мне нужно было сквозь наружное спокойствие заглянуть в его живое сердце. Внешне этот мужчина был великолепен, но я не умела любить за внешность.

– И сейчас собираюсь убить, – сказала я, взвешивая на ладони нож.

Он открыл глаза. Пот с лица стекал ему на грудь, смешивался с проступившей на плече и руке кровью. Он, казалось, ничего этого не замечал. Он не сводил с меня глаз. Будто весь мир пропал, канул в мутную жижу.

Я держала в одной руке бронзовый нож, другой поставила между нами копье с бронзовым наконечником.

– Не хочешь спросить почему?

– Нет.

– Что так?

– Ты солжешь.

– Я больше не лгу, – покачала я головой.

– Когда лгала, ты мне больше нравилась.

Я сама закрыла глаза, заглядывая в уголки своего неподатливого сердца, в ожидании удара. Он не ударил.

– Этого я и боялась, – наконец сказала я.

– Чего именно ты боялась?

– Что ты меня к себе не подпустишь.

Открыв глаза, я увидела, как сменяются маски на лице Рука: изумление, недоумение, недоверие. А потом он громко, радостно засмеялся. Со времен Сиа я не слышала, чтобы он так смеялся – как после нашего первого боя, как после нашей первой ночи, когда мы в постели мазали друг другу раны сладко пахнущим снадобьем, передавали из рук в руки бутыль с темным сливовым вином и лечили ссадины легчайшими поцелуями.

– Да, – заговорил он, отсмеявшись. – И верно. Все осложнилось бы, знай я, что ты тащилась в такую даль, чтобы всадить мне нож под ребра.

– Осложнения – это ничего. Сложности я люблю. Но ты же не допустил осложнений.

– Ради вашего чокнутого бога, зачем бы мне их допускать, если «осложнения» в данном случае равняются «смертоубийству»?

Я открыла рот, закрыла, потом сделала еще одну попытку:

– Затем, что ты меня любишь. И я думала, что сумею тебя полюбить.

Он вытаращил глаза:

– Любовь не убивает, Пирр. Убийство – противоположность любви, сука ты вывернутая.

– Откуда ты знаешь? – Вопрос прозвучал чуть слышно, хотя горел у меня в груди углем. – Откуда тебе знать?

– От мира, где вырос и в котором люди дорожат жизнью.

– И этот мир уверил тебя, что есть только один способ любить – только один. Он научил тебя, что существует только та любовь, которую воспевают в балладах и разыгрывают на сцене. Что любовь – это цветы и нежности под луной.

– А что ж еще? Нож в спину и залитая кровью ванна?

– Да! – выпалила я. – Зачем цветы? Зачем лунный свет?

– Для начала они красивы.

– А кто сказал, что любовь красива или нежна? Кто сказал, что она только такова?

Я ткнула в его сторону копьем. Не напала по-настоящему, просто мне непривычно было держать оружие, не пуская его в ход. Рук небрежно отмахнулся. Я переступила вправо и сказала:

– В ночь нашей встречи я сломала тебе два ребра, а ты избил меня до беспамятства.

– Это другое дело, – покачал он головой.

– Почему другое? Кулачная драка не похожа на тюльпаны и лунный свет.

– Я не из-за боя…

– Что «не из-за боя»?

Он прощупывал мою защиту – сверху, снизу.

– Не из-за боя тобой заинтересовался. Меня привлекли твой ум, быстрота, осмотрительность. И как насчет бездельных дней между боями? Насчет вечеров на берегу, насчет утреннего та в постели на восходе солнца? Драки и синяки были так, между прочим.

– Чушь.

– Ты больна, Пирр. И вера твоя для больных.

– Разве болезнь считать, что любовь больше нескольких поцелуев, больше, чем повторяющиеся из ночи в ночь телодвижения? Почему бы любви не быть огромнее этого? Почему ей не быть отважней, грознее?

Он замахнулся мечом – я парировала, бронза заскрежетала о бронзу. От защиты я перешла в нападение, сделала верхний выпад, зашла снизу и отступила, захлебнувшись горячим воздухом. Рук настороженно следил за мной.

– Ты убийца, – сказал он. – Вроде змеи или крокодила. Драная зверюга.

– Мы все – животные. Мы рождаемся. Мы, пока хватает сил, сражаемся за жизнь и, сколько бы ни бились, в конце концов умираем. – Я покачала головой. – Мы только потому отличаем себя от животных и считаем себя лучше их, что знаем, чем все кончится. Мы видим соль шутки.

– Мне никто не сказал, что кончится вот так, – мотнул головой Рук.

– Ты знал, что так или иначе к этому придет.

– Так или иначе, имеет значение.

– Конечно имеет, тупой ты красавчик.