Присягнувшая Черепу

На протяжении всего этого разговора те так и стояли там, если можно сказать «стояли» о существах, которые даже в неподвижности словно стягивали к себе свет, прогибали весь мир вокруг его центра – себя. Их неотвратимые взгляды следили за нами. Когда в глубине глотки Синна зародилось рычание, Кем Анх припала к нему, прижалась теплым телом, сквозь заостренные зубы мурлыкнула что-то на ухо. Они не говорили – может быть, никогда не знали речи, – но наши слова, уверена, понимали.

– Неббарим, – наконец подал голос Коссал. – Возможно. Это ничего не меняет.

Я вылупила на него глаза:

– Мы нашли последних представителей расы, вымершей за тысячелетия до войн с кшештрим, расы, в которую ты вообще не верил, и это «ничего не меняет»?

Старый жрец пожал плечами, перенес тяжесть тела на одну ногу, взвесил в руках парные топоры.

– Всякое бессмертие оскорбляет нашего бога.

– С другой стороны, они немало мужчин и женщин отдали Ананшаэлю, – заметила Эла, она почти мурлыкала. – И ты на них только посмотри! Нельзя ли нам с ними подружиться? Прежде чем убить, я хотела сказать.

Коссал покачал головой:

– Ты не хуже меня знаешь, что убийства – лишь половина нашего служения богу.

– И откуда у меня предчувствие, – хитро прищурилась на него Эла, – что вторая половина касается долга?

Жрец не ответил. Он не сводил глаз с созданий, явившихся, чтобы добавить в стену наши черепа.

– Пора, – наклонившись, шепнул мне в ухо Рук. – Нас пятеро против троих.

Он будто забыл нашу неоконченную ссору, забыл, что я собиралась его убить. Может, явление Трех стерло все из памяти, или он, когда я сложила оружие, счел меня безопасной. Так или иначе, он больше не думал сражаться со мной. Нет, он хотел сразиться с этими существами, бессчетные тысячи лет ходившими по свету.

Я оглянулась на Элу с Коссалом, потом на Троих. Они не шевельнулись. Видно, не спешили начинать охоту – если это была охота. С другой стороны, нам некуда было уйти. Побежим – и умрем на бегу. Они держались с ленивым спокойствием хищников, знающих, что жертве никуда не деться.

Явление неббарим что-то порвало во мне, сломало какое-то понятие или верование, о котором я и не подозревала, пока оно не разбилось вдребезги. Их не могло быть, они не могли стоять перед нами, но вот стояли и собирались нас прикончить, как уже прикончили тысячи или десятки тысяч людей.

Нет, это кое-что меняло, и перемена касалась не только нашей неизбежной гибели. Не знаю как, но в ту минуту перевернулся весь мир. Вглядываясь в их немыслимое совершенство, я знала, что ничего не понимаю, что мои глубочайшие, сердечные убеждения были ошибочны. Они пришли развоплотить нас – это было мне ясно, – но перед тем я хотела увидеть мир, каков он есть, понять его.

Я хотела хоть однажды понять себя.

Пока я разбиралась с этой зародившейся внутри потребностью, Коссал, ни разу еще не отпускавший взгляда созданий после их появления из зарослей, повернулся к Эле. Он поразил меня, улыбнувшись и отвесив ей глубокий, строгий поклон. Это могло показаться смешным – голый старик сгибается вдвое, жарясь на полуденном солнце, – но ему удалось и тогда сохранить изящество и даже элегантность. Так мог бы держаться молодой военный на балу – ослепленный красотой Элы, смиривший свою воинственность ради галантности. Он выпрямился и, не отпуская ее взгляда, указал на Трех:

– Эла Тимарна, жрица Ананшаэля, вторая, величайшая и последняя любовь моей жизни, не откажешься ли составить мне пару в этом танце?

Мой позвоночник прошил озноб. Не от явления Трех, или не только от него. Тут было иное, большее. Вглядываясь в жрицу и жреца, я ощутила в теле дрожь – зарождение новой ноты, которой не знала названия.

Эла с улыбкой шагнула вперед, обняла Коссала за шею плоской стороной своего серпа, подтянула к себе и приникла губами к его губам. На пути к югу я десятки раз видела, как они целуются – невинно клюют губами в затылок, смешливо чмокают в щеку. Здесь было совсем другое. Они надолго замерли – жрец и жрица, закрыв глаза, без объятий (руки заняты оружием), – слившись телами. При этом зрелище что-то во мне шевельнулось, заныло, словно пробудился к жизни какой-то орган, о существовании которого я прежде не подозревала.

Когда они наконец разделились, Эла сверкающими глазами всмотрелась в жреца.

– Любовь моя, – помолчав, сказала она.

– Правда? – вскинул бровь Коссал.

– Конечно, – со смехом развела руками Эла, и ее серп подмигнул солнцу.

Меня обвивала и душила двойная цветущая лоза – удивления и ужаса. Удивления перед увиденным и ужаса, что я не успею постичь. Что-то в том, как они стояли, как глядели друг на друга, что-то в Коссале… нет, не в Коссале, в Эле… что-то в ней было, но я не могла ухватить, не могла понять до конца…

Я перевела взгляд на Рука. Тот был насторожен, готов к бою. Я снова повернулась к жрецу и жрице. Мне хотелось смотреть на них вечно, смотреть, пока не узнаю, что я вижу, но, конечно, вечности у меня не было. Еще немного, и неббарим оторвут их друг от друга. Я качнулась к ним, с языка сорвалось: «Нельзя!»

Жрецы повернулись ко мне.