Присягнувшая Черепу

Я поймала себя на том, что нащупываю нож. Убрала руку, скрипнула зубами, оттолкнулась от перил и прочно встала на покачивающейся палубе. Если Эла права, я все делаю не так. В пространстве между нами нет ни острых лезвий, ни крючков. Я убралась в дальний конец судна в надежде, что Рук пойдет за мной, а он и не подумал. Можно было и дальше ждать и надеяться – или попробовать другое. Я послала безмолвное проклятие коварной Эйре, так непохожей на моего бога, – и шагнула вперед.

Сокращая расстояние, я старалась ощутить пустоту между нами, ее форму, углы и края. Первые несколько шагов ничего не изменили, но когда до его спины стало рукой подать, я почувствовала перемену. Почувствовала ее внутри, будто кто-то, обвязав тонкой волосяной нитью мои самые нежные органы, мягко, но настойчиво притягивал меня к нему. Как ни обидно было признавать правоту Элы, на злость времени не осталось, потому что Рук, оторвав наконец взгляд от лабиринта дельты, уже оборачивался ко мне. Не могу сказать, ощутил ли он натяжение той шелковинки, когда встретился со мной глазами.

– Будь здесь ваша птица, мы бы уже достигли цели, – сказал он.

– В Домбанге кеттрала негде укрыть, – покачала я головой. – О нас узнало бы полгорода.

Он помолчал, обратив ко мне теплый и опасный, как сама дельта, взгляд, и чуть прищурил глаза, как если бы приметил в утреннем тумане очертания коварной песчаной мели. Все зеленые рубашки на судне были в доспехах, и только Рук – в простых полотняных штанах с веревочным поясом и излюбленном жителями Домбанга жилете. Верхние пуговицы остались расстегнуты – Рук никогда не был приверженцем военной строгости мундира, – и мне открывался пересекавший грудную мышцу шрам: тот, что он заработал много лет назад на Пояснице. Затянувшийся рубец выглядел глаже и чуть светлее его кожи. Все на борту обливались потом, как и он, но если зеленые рубашки в своих кольчугах и шлемах выглядели взопревшими и жалкими, то Рук походил на разгоревшегося и размявшегося перед схваткой бойца.

«Я могла бы его ударить».

Внезапная, непрошеная мысль. Хоть я и понимала, как это нелепо, но ведь в Сиа сработало. Мне еще только предстояло открыть для себя страну Любви, но я не сомневалась, что она граничит с темным царством, которое я знала как нельзя лучше. Со страной вечной борьбы, где правят Насилие и Ярость. Удар кулаком по его словно каменным ребрам, может быть, еще не любовь, но хоть какая-то близость, прикосновение…

Я отбросила эту мысль. Прежде всего, нападение на командора зеленых рубашек на их собственном судне при двух десятках подчиненных – плохой довод в пользу нашего союза. Но у меня были и другие причины медлить. Слишком хорошо мне запомнилась охватившая мое горло рука Элы, ее шепот, доказывающий, как мала разница между видами человеческой близости. «Почти любовь, – шептала она, упираясь взглядом карих глаз в мои; я ощущала движение ее легкого тела. – Почти убийство».

Бить Рука я уже пробовала. Мы раз шесть дрались друг с другом, и насилие действительно уложило нас на несколько месяцев в одну постель, но ни ему, ни мне не подарило любви. Легко было вернуться на эту дорогу, но сейчас мне требовалось иное, большее. Я попробовала вообразить, какой подход к молодому человеку, стоявшему на корабельной палубе, нашли бы другие женщины, воспитанные не в Рашшамбаре и обученные не резать глотки и убивать, а, скажем, ваять из глины горшки или писать поэмы.

«Я могла бы его обнять».

Ни одна картина не взбесила бы меня сильнее этой: подступить к нему, притянуть к себе, благодарно склонить голову на грудь… как попрошайка или дура безмозглая! От этой мысли меня вдвое сильней потянуло ему врезать, и я, противясь искушению, сделала полшага назад.

– Если это не местные мятежники, – заговорила я наконец, встав рядом с ним у борта, – то кто?

Зеленые рубашки все утро недоверчиво косились на меня: видно, гадали, кто такая и что здесь делаю. Двое гребцов недовольно заворчали, видя, как я приближаюсь к их начальнику, но они сидели далеко и слышать нас не могли.

– Это мятежники, – ответил Рук.

– Твой человек, тот, что чуть не вышиб мне дверь, сказал иное. Сказал, никто не выжил: ни легионеры, ни напавшие.

– «Мой человек» – двадцатилетний сопляк, наслушавшийся сказок таких же юнцов, а те услышали их от пары рыбаков, до того пьяных, что мы в Кораблекрушении не смогли поставить их на ноги.

– Думаешь, они ошиблись?

– Я думаю, – Рук на пробу сжал кулак, – что после засады остаются только мертвецы.

– А давно мятежники в последний раз нападали на аннурский конвой?

– Никогда не нападали, – угрюмо покачал он головой.

– Историческое событие, – светло улыбнулась я.

– Я предполагал, кеттрал не одобряют убийства и открытый бунт.

– Подумаю об этом, когда неодобрением можно будет умерщвлять злодеев.

Я оглядела тоннель в высоких зарослях камыша. Мелкие птахи негодующе вскрикивали при нашем вторжении и смолкали.

– Ты не думаешь, что все это может оказаться ловушкой? – спросила я.

Взгляд Рука застыл, как океан перед штормом.