Прислуга

– Вы что, думаете, кто-нибудь станет это читать? – расхохоталась Гретхен.

Она прекрасно выглядела даже в униформе. Губы накрашены такой же розовой помадой, какой пользуюсь я и мои подруги. Она молода. Говорит спокойно и правильно, как любая белая женщина. И поэтому все звучит еще отвратительнее.

– Черные, с которыми вы беседовали, они были обходительны и милы с вами, верно?

– Да, – подтвердила я. – Очень.

Гретхен посмотрела мне прямо в глаза.

– Они ненавидят вас. И вы это знаете. Они ненавидят все в вас. Но вы так глупы, что думаете, будто оказываете им любезность.

– Вы не обязаны участвовать в этом, – сказала я. – Это добровольно…

– Знаете, какое самое большое одолжение сделала мне белая женщина? Отдала мне хлебные корки. Цветные, которые приходят сюда, они издеваются над вами. Они никогда не расскажут вам правду, леди.

– Вы ведь не знаете, о чем мне рассказывали другие женщины, – попыталась возразить я. Удивительно, как быстро и с какой силой вспыхнул во мне гнев.

– Ну скажите это, леди, произнесите вслух слово, которое вы мысленно произносите всякий раз, когда одна из нас входит в дверь. Ниггер.

Эйбилин поднялась со стула:

– Довольно, Гретхен. Ступай домой.

– А знаешь, кто ты, Эйбилин? Ты такая же дура, как она, – заявила Гретхен.

И тут произошло нечто, потрясшее меня. Эйбилин указала на дверь и прошипела:

– Вон из моего дома.

Гретхен ушла, но успела бросить на меня взгляд, исполненный такой злобы, что я похолодела от ужаса.

Два вечера спустя я сижу напротив Калли. Ей шестьдесят семь. Голова в седых кудряшках. Она такая большая и грузная, что с трудом умещается на стуле. После интервью с Гретхен я сильно нервничаю.

Калли помешивает чай, я жду. В углу кухни Эйбилин уже давно стоит бумажный пакет, набитый старыми тряпками, сверху торчат белые штаны. У Эйбилин дома всегда так чисто. Не понимаю, почему она ничего не сделает с этим тряпьем.

Калли говорит медленно, и я, начиная печатать, благодарна за это. Она смотрит в сторону, словно за моей спиной транслируют фильм, который она просто пересказывает.

– На мисс Маргарет я работала тридцать восемь лет. Дочка ее мучилась коликами, и унять их можно было, только держа малютку на руках. Я и придумала специальную штуку – широким платком привязывала малышку к себе да так и таскала целыми днями, с год, не меньше. Этот ребенок свернул мне спину. Приходилось каждый вечер прикладывать лед к пояснице, да и до сих пор приходится. Но я любила девочку. И мисс Маргарет тоже любила.

Делает глоток чаю, пока я заканчиваю печатать фразу. Потом продолжает:

– Мисс Маргарет всегда заставляла меня повязывать голову платком, говорила, мол, знает, что черные голову не моют. Пересчитывала серебро всякий раз, как почищу его. Через тридцать лет мисс Маргарет умерла, от женских болезней, я и на похороны ходила. Муж ее меня обнял да и зарыдал у меня на плече. А потом вручил конверт, с письмом от мисс Маргарет, а там и написано: «Спасибо. За то, что избавили моего ребенка от страданий. Я никогда об этом не забывала».

Калли, сняв очки, вытирает слезящиеся глаза.

– Если белые леди будут читать мою историю, я вот что хотела бы им сказать. Сказать «спасибо», когда вправду благодарна, когда помнишь добро, которое тебе сделали, – она качает головой, не отводя взгляда от исцарапанной столешницы, – это очень хорошо.

Калли поднимает голову, но я не решаюсь посмотреть ей в глаза. Я ведь никогда не благодарила Константайн по-настоящему. Мне никогда не приходило в голову, что такого шанса может и не представиться.

– Вы в порядке, мисс Скитер? – волнуется Эйбилин.

– Да… все нормально, – с трудом могу выдавить я. – Давайте продолжим.

Калли переходит к следующему эпизоду. Желтая обувная коробка на полке рядом с ней по-прежнему полна конвертов. Все десять женщин, за исключением Гретхен, попросили, чтобы деньги передали на обучение мальчиков Юл Мэй.

Глава 20

Семейство Фелан в напряженном ожидании стоит на ступенях дома сенатора Уитворта. Дом расположен в самом центре города, на Норт-стрит. Высокий, с белыми колоннами, в окружении аккуратных кустов азалии. Золотая табличка сообщает, что дом является историческим памятником. Несмотря на то что солнце еще высоко, газовые фонари уже горят.

– Мама, – я не уверена, что объяснила убедительно, – умоляю, не забывай, о чем мы договорились.

– Я же сказала, что не стану упоминать об этом, дорогая. – Мама поправляет шпильки в прическе. – Если не представится случай.

На мне новая голубая юбка от «Леди Дэй» и жакет в тон. Папа надел свой черный выходной костюм. Ремень затянут слишком туго – и неудобно, и не модно. На маме простое белое платье – похоже на фамильное свадебное, внезапно приходит мне в голову, и я тут же впадаю в панику: а не слишком ли торжественно мы вырядились? Мама готова в любой момент сообщить о трастовом фонде для дочери-уродины, и вообще мы напоминаем деревенское семейство, в кои-то веки выбравшееся в город.

– Пап, распусти ремень немножко, а то брюки задрались.