Пристойное поведение

— Ничего страшного, это после дружеского спарринга, — объясняю свою помятую физиономию. Она в замешательстве, но не осмеливается сказать и слова поперек.

Галина Ивановна нервничает, но держится достойно. Ее губы поджаты, глаза пустые, а вчера в них читались интерес и даже озорство, вчера она не скрывала, как радуется знакомству.

Внезапно она говорит, что рассечение на брови глубокое, хорошо бы швы наложить. Отказываюсь, конечно, но чувствую, как по лицу скользят капли. Проверяю — красные. Галина Ивановна поспешно достает аптечку, уверяет, что опыта у нее много. Быстрыми точными движениями обрабатывает рану, накладывает два шва и дает несколько советов, чем мазать, чтобы быстрее зажило. На бумажке пишет название и протягивает мне. Беру.

Ее доброта осаживает, ясно вижу пропасть между ней и собой. И мои поступки лишний раз доказывают, где мое место.

И все же нет! Доброта, полностью неуместная в данной бредовой ситуации, бесит! Тоже мне, нашлась мать Тереза, едва семью не разрушившая! Не нужно на меня так смотреть — живу как умею. Кто бы говорил.

А потом я еду домой, но на самом деле — к Веронике, потому что паркуюсь напротив ее подъезда, тогда как до своего — две минуты пешим шагом.

Честно, не знаю, зачем к ней иду сейчас. Ни одной идеи. Ругаться и ссориться, обвинить во всех своих бедах? Умолять на коленях о прощении?

Склоняюсь к тому, чтобы просто увидеть. Потому что люблю. Любовь ведь не проходит мгновенно. Чем крепче успела въесться в душу, тем сильнее после нее фантомные боли.

Все просто. Я иду к Веронике, потому что мне сейчас плохо. И пофиг, что из-за нее в том числе. Я… просто всегда в последнее время еду к ней. И понимаю сейчас, как сильно, оказывается, был счастлив все это время — просто потому, что было к кому ехать. Снимаю кольцо и выбрасываю, но слишком поздно.

Взлетаю по лестнице на нужный этаж и жму на звонок.

Просто хочу ее увидеть.

Покажите мне мою Веронику.

Осознание того, что мы все натворили, накатывает волнами. Мы все натворили — хреновы недоделанные циники, выросли из милых детей в идиотов и устроили полнейший беспредел, мешая себя и других с грязью. Кто, бл*ть, еще чистенький? Кто? Подходите!! Всем достанется!

С нашего телефонного разговора прошло не больше двух часов, а по ощущениям — так долгие годы. По крайней мере, когда я вижу ее, взволнованную, на пороге ее небольшой уютной квартирки, ощущаю, как сильно соскучился.

По всем параметрам я не должен чувствовать себя виноватым, такие, как я — вообще никогда не чувствуют себя виноватыми, но почему-то не получается смотреть ей в глаза.

Я пялюсь в пол.

На свои ботинки. Вижу на них кровь Тренера. Или свою.

Не могу даже слова ей сказать обидного, вместо этого тяну лапы, хватаю девушку и крепко прижимаю к себе, она едва успевает ойкнуть, как уже тут, со мной.

Два часа назад я узнал, какая же бл*дь моя жена, а потом она провела параллель с Вероникой и я не смог с ходу увидеть разницы. Вот она разница. В моих руках же сейчас. Обнимает меня, целует в плечо, родная, хорошая. Вот и вся, бл*ть, разница.

Но поздно. Я ведь позвонил и спросил: «Изменяла?» — своим молчанием она ответила положительно. Бешусь от того, что Ксюша провела параллель, а я не смог найти опровержение. Да, из-за своей ущербности я помешан на верности, я вижу угрозу в каждом встречном мужике, я чертов ревнивый козел, который требует стопроцентной преданности, мне жаль, но я ничего не могу с этим сделать.

Я обнимаю Веронику, а понимание, что своими же руками я по*ерил свой шанс, продолжает давить на виски.

— Боже, что с тобой случилось? — пугается Вероника, разглядывая мои ссадины.

— Спарринг, — отвечаю медленно. — С Санни. Все хорошо.

Разочаровываться в ней — смерти подобно. Я люблю ее, но больше не могу восхищаться, потому что, оказывается, она… ничуть не лучше таких, как Ксюша?

— Тебе больно, Егор? — ее взгляд мечется по моему лицу.

Она же мне говорила, что совершила ошибку. Я крепко зажмуриваюсь, а Вероника снова обнимает меня. Она в обтягивающих спортивных лосинах и майке на голое тело, волосы собраны резинкой, которую стягиваю и распускаю черную копну. Гладкие, блестящие, безумно красивые волосы, которые обалденно пахнут. Мои руки на ее упругой заднице, я глажу ее спинку, попку, я не могу остановиться.

— Я тебя люблю, — говорю ей.

— Егор, как же хорошо, что ты приехал. Я испугалась, когда ты выключил сотовый. Ты звонил? Прости, я сама психанула и тоже выключила… Но… Ты говорил со мной жестоко! Я все тебе расскажу, просто дай мне немного времени. Я растерялась. Это непросто и болезненно для меня.

— Ты говорила, что ошиблась в прошлом? — у меня еще теплится надежда.

— Да, чудовищно ошиблась, мне так жаль, что ты узнал об этом. И жаль, что таким образом. Надо было самой рассказать тебе раньше, но я боялась, что ты не сможешь понять.

Ошибка — это не поздравить с днем рождения, перепутав даты. А знать, что человек тебе доверяет, но поехать к другому, снять трусы и позволить вставить в себя его гребаный хрен — это никакая не ошибка. Это писец, Вероника.

— Бедный мой, хорошо тебя отколошматили. Тебе больно?