Пристрелочник

И затихают, заглатывая воздух вместе с собственными языками - на верхушку штабеля брёвен выбирается Курт. Внимательно разглядывает сверху людей, наклоняя голову к плечу, принюхиваясь. Потом уверенно укладывается, несколько манерно свесив перед собой скрещённые лапы. Лапки у него... невтяжные когти... когда он их отпускает и сжимает... Вздыхает. И зевает в толпу поднятых к нему лиц. Хорошо зевает, с хрустом. С демонстрацией чёрного нёба, почитаемого как признак злобности. И ряда крупных белых зубов. Почитаемых... аналогично.

"Ну что, обезьяны, побегаем или будем глазки строить?".

Народ "побегать" не хочет. Под внимательным взглядом жёлтых волчьих глаз толпа купцов как-то... сникает. Посматривают по сторонам, в землю.

"Глазки строить" - тоже не хотят.

Тут на флагманском учане начинается возня, крик. По сходням волокут какого-то мужичка с заломленными за спину руками.

-- Кто это, достопочтенный? И почему он не сошёл на берег?

Купчина аж приплясывает на месте. Крутится, бьёт себя по щекам, начинает поклон... Увидев мои обтрёпанные сапоги, снова важно надувается. Сейчас будет врать.

"Восток - дело тонкое, Петруха". Южане более эмоциональны - у них солнышка больше, хватает энергии. Культура, традиции это давят. Но... просто надо видеть, надо знать. Язык тела. Вот такого, толстого, замотанного в дорогие тряпки, мусульманского тела.

-- Это... это мой человек! Мой слуга! Да! Он мне давно служит! А теперь он очень сильно устал и лёг спать. И не слышал призыв. Это - не преступление. Он не раб и не разбойник...

-- Он - вор.

Оп-па! Аггей.

Я не теребил беднягу последние дни. Он ходил по селению, иногда присаживался возле людей, молчал, вздыхал. На соболезнования не отзывался, на вопросы - не отвечал. Любил вечерами смотреть на закат солнца с обрыва. А теперь пришёл сюда. Вытянул руку, тычет скрюченными пальцами и повторяет:

-- Вор! Вор!

-- Аггей. Агге-ей! Ты меня слышишь? Объясни.

Дьякон пытается подойти. Его останавливают, а он снова, не видя, не обращая внимания на людей, тянется к пленнику. Тот тоже узнал, рвётся из рук удерживающих его гридней, шипит, плюётся.

-- Это... он... он насиловал моего младшенького... они положили сыночка... мне на живот... и рвали его... потом этот... ухватил за ножку и... головой об столб... его мозг... в пыли и грязи... они держали меня... впихивали мне в рот... били по животу чтобы глотал...

Теперь двое моих парней виснут у Аггея на плечах. Важный купец суетливо оглядывается и вдруг орёт:

-- Кару-жарак ушин! Оларды беат! (К оружию! Бей их!)

И храбро выхватывает ножик из рукава халата.

Муса реагирует мгновенно: бьёт его наотмашь по щекам. Тот взвизгивает, хватается за щёку, получает с другой стороны. Летит на песок. Уже без выкрученного из пальцев кинжала.

-- Алып тастаныз! Аяфынзды! (Убрать! Сесть!)

У всех вскочивших вдоль стенки берега людей в руках ножи. Ну, это-то нормально: мужчина в походе всегда имеет ножик под рукой. Но я вижу с пару десятков длинных клинков. Сабли и палаши. Забавно: когда сходили с кораблей - в руках ничего такого не было. Клинки наверняка подцепили под одежду перед выгрузкой. А муромские гридни, которые были на каждой лодке - мне об этом не донесли. Живчик "играет" или локальная инициатива? Муромская гридь считает меня "земством"? Или -- чужаком? Или я так уел их с "колосажанием"? При случае придётся подправить. Их восприятие.

Муса роняет нож купца в песок. Не отрывая взгляда от выскочивших на вершину штабеля стрелков Любима. Стрелы наложены - только луки поднять да натянуть. Потом переводит взгляд выше, на край возвышающегося над нами огромной стеной обрыва. Там тоже люди.

-- Бейбитшилик! Бейбитшилик! Мир! Мир! Тыныш! Тыныш! Спокойно! Спокойно! Таза кару! (Оружие убрать!)

Я поправляю:

-- Кару - лактыру. (Оружие - бросить) На песок. Перед собой.

Муса вздрагивает. От моего... прононса. Снова внимательно разглядывает меня, моих людей, моего волка. И громко повторяет мою команду для караванщиков. Ножи, клинки... о - и множество кистеней! - летят на песок перед линией людей. Не все. Кое-кто прячет за пазуху или в рукав халата.

-- Я не знал об этом. Было сказано - родственник. Никто не знал.

Муса пытается оправдаться. Караван-баши должен знать всё о всех людях, животных и товарах в караване.

"Незнание не освобождает от ответственности" - очень верная юридическая мудрость.

Наказать их всех можно. Ободрать до исподнего, похолопить... Здесь уместна мудрость от китайских кулинаров:

"Никогда не откусывай кусок больше, чем ты можешь проглотить".

Кто умирал от обжорства, тот знает - насколько китайцы мудры.

Караван целиком я прожевать не смогу.

-- Э... О мудрейший вали, что за странные цепи ты накладываешь на этих... мерзких нарушителей закона?

Купца и муромского мятежника уже обшмонали, раздели до исподнего, поставили на колени, лбами в штабель брёвен. Теперь я надеваю на их вывернутые руки наручники. Никто, кроме меня, не удосужился прихватить такую мелочь из хозяйства Ноготка.

Вояки, блин, храбрецы, нафиг!