Присутствие необычайного

— Она — твоя хозяйка? — спросил Хлебников, осторожно поворачиваясь и озираясь.

Комната, в которой он очутился, совсем не вязалась с его представлением о Ларисе. Здесь было тесно и беспорядочно, как за кулисами театра, куда снесли со сцены и кое-как расставили до следующего спектакля обстановку (Саша еще у себя в селе участвовал в художественной самодеятельности); все разошлись до завтра, а за кулисами остались словно бы одни обломки кораблекрушения, — лишь напоминавшие о чужой, отшумевшей жизни с ее драмами, уместившимися ныне в два-три часа театрального времени… Другие люди жили некогда среди этих состарившихся вещей, спали на этой деревянной кровати с точеными шишечками, сидели в этих мягких креслах с потертой штофной обивкой; другая женщина, может быть, вот та, вся в локонах, чей портрет в черной раме и сегодня висел еще на стене, хранила свое приданое в этом горбатом сундуке, оплетенном узкими жестяными полосками. Странное сходство с кулисами театра усиливал серый, пыльный сумрак, стоявший здесь…

— У Райки две комнаты. Одну сдает, сама — во второй, рядышком. Там такая же красота, — сказала Лариса.

Она включила свет, и сразу будто наступило  з а в т р а  и началась новая пьеса, нелепо подумалось Хлебникову.

— Ну, а это уже твое? — сказал он. — Ты повесила?

Рядом с портретом в раме он увидел большое, пришпиленное кнопками фото Че Гевары.

— Чтоб было на кого посмотреть, — сказала Лариса.

— Да, герой, — негромко отозвался Хлебников, — революционер был…

— Садись вот туда, в кресло; Райка говорит, что музейное. Будем пить кофе, — распорядилась Лариса.

У нее нашлись и кофейная мельница, и кофеварка, и чашечки… И пока она лавировала с ними среди этого мебельного засилья, устраивая «кейф», Хлебникову, неотрывно следившему за нею, становилось все веселее — она была хороша, эта девушка-слесарь из их цеха — ловкая, ладная, с дисциплинированным телом гимнастки, да еще с этим синим, туманным взглядом; другой такой не было на всем их многолюдном заводе.

И Александр должен был признаться себе, что он позавидовал парню, с которым она встречалась, возможно, тому же Володе; не могло же быть, чтоб у нее никого не было. А Володей звали Заборова, монтажника-высотника, тоже замечательного парня — не ему, Александру, чета: умного, смелого. И в своей профессии, и в своих мыслях тот был, пожалуй, Ларисе в пару, И Александр вспомнил: он уже слышал что-то о них обоих — будто их видели вместе в кафе «Лира», кажется, видели.

Ну что ж, почему бы им не быть вместе? Зависть Хлебникова носила какой-то неактивный характер: точно так же он мог бы позавидовать космонавту, побывавшему вблизи звезд, заманчиво, конечно, но недоступно.

Когда и Лариса села и разлила по чашечкам кофе, он простодушно полюбопытствовал:

— Лариска, мне интересно: откуда ты такая? У тебя есть семья, мама, папа?..

— Почему это тебя интересует? Есть и папа, и мама, — сказала она. — Есть еще сестра, на год меня моложе, поступила в ГИТИС.

— Ну вот видишь, — сказал он. — А почему ты не в Литературном институте или не в университете? Почему ты пошла на завод? Недобрала баллов на экзаменах?

Вопрос задел ее, по-видимому, и она ответила с холодком:

— В университет я, положим, поступила, но не явилась на занятия.

— Почему?.. Твои родители живут не в Москве? Почему ты живешь отдельно?

— Почему, почему, почему?.. Мало ли почему? Пей кофе! — строгим голосом произнесла она.

— Прости, если я коснулся чего-то неприятного тебе, — сказал Хлебников. — А кофе я пью…

Некоторое время они молчали.

— У меня же есть вино, — заговорила Лариса, — от одного мероприятия осталось… Хочешь вина?

Из шкафчика, где хранилось ее хозяйство, она достала початую бутылку итальянского вермута и два стакана.

— Это уж ты разливай.

Они допили то, что оставалось в бутылке, хватило на стакан каждому, еще помолчали, и она смягчилась.

— Нет, я не могу сказать, что мне неприятно о моей семье… — вернулась она к разговору. — У меня, если хочешь знать, прекрасные родители, очень интеллигентные… Мой папа — юрист, профессор, и чу́дная, добрая мама. Мне ужасно жалко ее — она так намучилась со мной. И все беспокоится, звонит, Но я ушла из дома потому…

Она отпила из чашечки и задумалась.

— Прости, что я тебя заставил, — искренно повинился Хлебников.

— Я сама хочу понять, почему я ушла… И я уже не вернусь домой, — заявила она. — Может, потому, что мне было слишком уж хорошо, слишком благополучно. И дача у нас есть, и большая библиотека…

— О, библиотека! — воскликнул Хлебников. — У меня тоже была дома, совсем маленькая.