Присутствие необычайного

С этой минуты она словно бы одеревенела… Она добросовестно, но автоматически выполняла все, что от нее требовалось. Галочка поинтересовалась, где у них в квартире туалет, и она проводила ее туда, потом Галочка мыла руки, а она держала полотенце, потом она жарила цыплят и следила, чтоб не пережарились и чтоб не остались сырыми. В ее мыслях стояло одно: Людочка! И страх, что Робик не возместит ей того, что она потратила на угощение, не вернет двадцатки, неослабно держал ее. Все другое было неважно, потеряло уже всякое значение, она снесла бы сейчас и побои, если бы за них отдали ей две розовые бумажки на билет. Иногда она совсем переставала видеть окружающее, думая о Людочке: подросла уже, конечно, большая уже, отвыкла, наверно, от матери, не узнает, чего доброго? — проходило и возвращалось в голове Катерины, оттесняя и затуманивая все другое. Она силилась вообразить себе, какая же нынче ее повзрослевшая доченька, и в эти минуты на замкнувшемся лице Катерины, как сквозь сон, проступало нежное выражение. Никогда еще, может быть, она не тянулась так неодолимо к тому далекому, самому драгоценному своему, и почти уже не своему, существу — единственному, что осталось у нее. А руки Катерины делали между тем необходимое дело: она перевернула на противне зажаренных цыплят, полила растопленным маслом картошку и понесла все в столовую.

Ее не задело, не заставило страдать даже то, что предстало ее глазам. Гостья сидела на коленях Робика, он одной рукой обнимал ее за талию, другая рука, прикрытая скатертью, что-то делала ниже. Галочка, завидев вошедшую Катерину, слегка подалась с его колен, он ее удержал… Катерина с тупым выражением на лице установила противень посередине стола и пошла назад, на кухню, за солеными огурчиками — сама насолила. Вдогонку ей муж крикнул:

— Принеси, чем их разрезать, твоих цыплят… Там топорик у нас есть.

Когда она вернулась, неся кухонный топорик, Галочка с растрепавшейся челкой сидела уже на своем месте и ковыряла вилкой «сардины из сельдей иваси в масле»; Робик приказал:

— Давай руби птичек!

Катерина послушно изрубила цыплят на куски; несколько капель масла брызнули при этом на скатерть, и Робик поморщился, кинул:

— Эх, хозяйка!..

Но затем он подобрел и сказал:

— Чего стоишь столбом, садись с нами.

Она села на другом конце стола и сцепила пальцами на скатерти свои красные, как от мороза, руки. Оцепенение сошло на Катерину, она выглядела сосредоточенной на своей, отдельной мысли, и эта мысль была — Людочка! К еде она не прикоснулась и не вникала, о чем там, вдалеке, говорит ее муж с гостьей. Будто из другого мира до нее дошло:

— Ты что, не узнала нашу Галину Викторовну?

Робик вновь приглядывался к ней со своей тайной, бросающей в трепет улыбкой.

Она повернулась к гостье и виновато взглянула на Робика: нет, она не узнавала ее.

— А ведь ты доставила Галочке много неприятностей, — сказал муж. — Ты бы прощения у нее попросила.

— Не надо, Робик! — Гостья называла ее мужа тоже Робиком — это Катерина невольно отметила, но без какого-либо интереса. — Зачем ворошить? Что было, то прошло… Мы с Катенькой еще подружимся.

У Галочки был режуще-звенящий голос, и этот голос Катерина вдруг вспомнила… Вспомнила и то, что Галина Викторовна Бобрикова, костюмерша театра, в котором служил тогда Робик, давала против нее на суде свидетельские показания. Она честила ее мошенницей, воровкой — выгораживала Робика. Но и это ничего не всколыхнуло в помертвевшей душе Катерины.

— На Галочку денежный начет наложили. Забыла, что ли? Полгода выплачивала из своей зарплаты. Проси прощения, Катька!

Он сощурился, разглядывая пристально Катерину, точно видел ее впервые. «Попросит? Нет? Попросит?» — перебирал он в мыслях, как в карточной игре — «Будет очко? или нет?»

— Ну что ты, Робик! — прозвенела Галочка. — Я уже давно простила… Не страдайте, милочка!

— Катерина! — прикрикнул Роберт Юльевич.

И она подумала: «Только бы отдал мою двадцатку», потом встала.

— Простите меня, Галина Викторовна, — проговорила она деревянным голосом, не поднимая глаз. — Я, конечно, виноватая.

— Милочка, чего только не бывает, — благодушно отозвалась Галочка. — У тебя не найдется, чем вытереть? — она пошевелила над тарелкой растопыренными коротенькими пальцами, измазанными жиром.

— Принеси салфетку, Катька! — распорядился Роберт Юльевич. — Почему не дала салфеток? Эх, хозяйка!..

Салфеток в доме не было — он это знал, и Катерина понурилась.

— Ладно тебе, Робик! Не придирайся, — сказала Галочка и вытерла пальчики уголком скатерти.

Наконец все было съедено и выпито, и Катерина принялась собирать грязные тарелки. А Роберт Юльевич тяжело поднялся и пошел к Галочке; его шатало, и он хватался за край стола.

— Ро-обик!.. — протяжно сказала Галочка и повела глазами в сторону Катерины — та была поглощена своим занятием. И Галочка смешливо фыркнула — все здесь было чертовски интересно.

— Забубенная… твоя головушка… Робик! — проговорила она, в большей мере восхищаясь им, чем осуждая. Ноги плохо уже держали ее, и она повисла на его руке; оба закачались.