Притяжение Балтии

¹⁶ Цифры эстонских референдумов подтверждаются и проводившимися в то время разного рода социологическими опросами. Так, в январе 1990 г. 16 % русских ответили «да» на вопрос, хотели ли бы они видеть Эстонию в 2000 г. полностью независимой (в 1990 г. мало кому могло прийти в голову, что независимость наступит не в 2000 г., а в следующем году) и только 57 % «суверенной советской республикой» в марте 1990 г. 33 % жителей Нарвы были за выход компартии Эстонии из КПСС [Arter 1996, р. 139]. А. Ливен пишет, что в Латвии и Эстонии никто не думал, что на выборах в Верховные советы в марте 1990 г. сторонники независимости смогут получить две трети голосов. Но они были получены «благодаря русской пассивности и русской поддержке» [Lieven 1993, р. 242].

¹⁷ В опросе участвовали 84,7 % избирателей, за независимость высказались 90,47 %, против — 6,56 %. (Данные социологического опроса участников этого опроса-референдума см.: [Kasatkina 1996, р. 136].) Данные других социологических опросов дают приблизительно такую же картину. Так, по опросу литовского Института философии, социологии и права, проведённому в марте—апреле 1990 г., Акт Верховного совета о восстнановлении независимости Литовской Республики от 11 марта 1990 г. не поддерживали 3 % литовцев и 35 % нелитов-цев. (См.: [Krukauskiene 1990, с. 19].) Там же приводятся данные других аналогичных опросов.

¹⁸ Постсоветскую Россию иногда сравнивают с веймарской Германией. Действительно, определённое сходство есть. Но вот цифра, поразительная в сопоставлении с аналогичными эстонскими и латвийскими цифрами, говорящая об абсолютно разном отношении немцев к Германии и русских к России. На референдуме в Сааре в 1935 г. за объединение с Германией высказались 91,8 % жителей, за объединение с Францией — 0,4 %. И это, несмотря на то что далеко не все немцы, естественно, были фашистами, а речь шла об объединении с фашистской Германией.

"Английский исследователь Грэхем Смит пишет о голосовании латвийских русских: «Очевидно, несмотря на ясную перспективу стать гражданами "второго сорта" в обществе, где доминировать будут латыши, для многих русских жизнь в обществе с экономикой западного типа казалась более привлекательной, чем продолжение жизни в СССР» [The Baltic States 1994, p. 136]. Нам кажется, что в это утверждение надо внести два корректива. Во-первых, привлекал русских, разумеется, не только чисто экономический аспект западного общества, а западный тип общества в целом. Во-вторых, в тот период нельзя было противопоставлять западный тип экономики и социалистическую экономику в СССР, ибо СССР тоже собирался создавать западный тип экономики. Здесь дело не в капитализме и СССР, а именно в различии культур — притягивающей латышской и отталкивающей своей собственной.

²⁰ Опрос, проведённый в Эстонии в 1993 г., показал, что только 14 % эстонских русских не верили, что их экономические перспективы в Эстонии выше, чем в России. (См.: [Vihalemm 1999, р. 288].) И это в условиях колоссальной безработицы, ударившей прежде всего по русским.

²¹ Это недоверие к России, неверие в неё проявляется в этот период отнюдь не только среди русских в Балтии. При всех громадных отличиях украинской и балтийской ситуаций, голосование приблизительно половины русских на Украине за украинскую независимость — явление того же порядка. Экономический фактор, активно пропагандировавшаяся тогда идея, что Украина без России будет очень богата, конечно, играл большую роль. Но он мог играть эту роль лишь при слабости русского национального чувства, которое не перевешивало этих «меркантильных» соображений, и при психологической готовности эти идеи принять, «установки» на то, что в России всё будет трудно и труднее, чем вне России. Можно указать ещё на один важнейший факт такого же рода — массовую эмиграцию из России в конце горбачёвской эпохи на Запад, несомненно, представителей прежде всего наиболее идеологически «западнического» слоя, т. е. эмиграции западников именно в момент западнического выбора России. Опять-таки, экономические трудности России играли при этом громадную роль. Но впечатления от этих трудностей ложились на определённую психологическую почву. Они воспринимались не как временные, а как очень долговременные или даже вечные.

²² Относительно небольшой процент русских в населении, несомненно, главная причина предоставления им гражданства в Литве. Но Пол Колстоу называет и другие возможные причины. «...Будучи принят ещё в ноябре 1989 г., за несколько лет до достижения реальной независимости, закон о гражданстве прежде всего рассматривался как одно из средств достижения этой независимости, и уже поэтому он должен был быть либеральным». Кроме того, эстонско-латвийская идея юридической несостоятельности всего, что произошло в период «оккупации» для Литвы, которая именно от советских завоевателей получила Виленскую область, была чревата большими правовыми и политическими осложнениями (см.: [Kolstoe 1995, р. 139]).