После этого он уже не мешает ей. Он не двигается, пока она поднимает Антонио, отяжелевшего от слабости и крови, пропитавшей его одежду. Он не двигается, и она не знает, какое лицо у него в этот момент – потому что уже не смотрит на него. Ей не до этого. Нужно как-то привести Антонио в чувство. И бежать отсюда, пока у нее есть такая возможность.
Они уже в дверях спальни, когда она слышит голос, глухой и словно мертвый:
– Себастьян самое большее через сутки будет опять в силе. Он не оставит вас в покое… Это бессмысленно. Это – ошибка…
– Я всегда совершаю ошибки.
Испытывая невыносимую боль в груди, Юлия в последний раз смотрит на комнату с черной кроватью, камином и креслом.
А потом выходит на лестницу из светлого камня, ведущую вниз…
Ветер, гроза, пологий склон, заросший кустарником и высокой травой. А дальше – дорога. Шоссе, блестящей черной змеей извивающееся вокруг холма.
Скользкая трава режет ноги, когда они бегут в темноте, падая и снова вставая. Поддавшись внезапному порыву, Юлия оглянулась. В свете молнии на краю террасы отчетливо виден силуэт. Самый прекрасный силуэт на свете… ноги подогнулись от внезапной слабости. И она покатилась в алом вечернем платье вниз по темному блестящему склону, рыдая и хохоча одновременно.
Оливковые деревья отдают последнюю листву требовательному ветру, кипарисы клонятся к земле с риском переломиться пополам.
Словно нитка кукловода тянет повернуть голову назад – туда, где в бликах молнии и косых полосах дождя еще виден отсвет огня в комнате третьего этажа.
Антонио, поскользнувшись на глинистой тропинке, размытой дождем, упал на спину. Она обернулась на досадливый возглас.
И не видела, как выпал с террасы и разлетелся по земле колкими звездами стеклянный куб. Как ненужными безделушками, закатились в розовые кусты, части разрушенного макета Собора Святого Семейства.
Глава 23
То, как она уходила в ночь и грозу с обескровленным Антонио. Как они, в ураган, оборванные и грязные, почти невменяемые, ловили на дороге хоть какую-то машину. Как укушенный Антонио в полубессознательном состоянии и она в вечернем платье ввалились под утро в холл «Дон Жуана», как смотрел на них видавший виды портье – все это осталось в памяти Юлии сбивчивым, рваным сном.
…Они проснулись у нее в номере. Тесно обнявшись, закутанные в покрывало, ледяные от холода, наполнившего помещение с картонными стенами. Что подумал о них портье – лучше не знать. И хорошо, что у нее дешевый отель. В дорогой, их бы, точно, не впустили.
Давно был день, когда они проснулись. Но он не сильно отличался от ночи. Черно-серое небо, плотно затянутое дождевыми облаками, не оставляло надежд на скорое потепление.
Обоих трясло – от промозглого холода и слабости. Это было как жесточайшее похмелье. Как отходняк от недельной пьянки или состояние недолеченной простуды. Пальцы рук и ног оставались ледяными, и был только один способ быстро согреться. Слава богу, в обшарпанном санузле была горячая вода.
Сначала они лежали, уместившись друг напротив друга в тесной ванне. Отогревались, отдавая клубам поднимающегося от воды пара все то, что им пришлось пережить в эту ночь.
Потом она смывала кровь и грязь с волос и тела Антонио. Осторожно очищала раны и ссадины, оставшиеся на нем после встречи с Себастьяном.
Юлия так и не узнала – что он понял из того, что видел? Кажется, он вообще не хотел ничего понимать. Или находился в шоке – таком сильном, что был не в состоянии анализировать события? Как бы то ни было, он ни о чем не спрашивал. Не пытался выяснить, каким образом, она оказалась именно там, где ей грозила самая страшная опасность. Он только смотрел на нее, и глаза цвета горячего кофе наполнялись то страхом, то тоской, то ненавистью. А еще – желанием.
Отдаваясь ему в наполненной горячим паром ванной «Дон Жуана», Юлия мстила дону Карлосу за все то, что было и чего не было, словно хотела в его лице отомстить всему миру за свою вечную неприкаянность, за собственные ошибки. А Антонио мстил ей. За то, что он пережил, оказавшись жертвой с самого детства. И еще – за ее предательство. Знал ли он о нем? Или – только подозревал? Не важно. В любом случае он имел на это право. Может быть, чувствуя это лишь интуитивно, он был груб, даже жесток. И это было к лучшему.
Красное сказочное платье было безнадежно испорчено. И валялось скомканное, мокрое, рваное в углу комнатки, словно растекшаяся кровавая лужа.
Юлия с неожиданным удовольствием снова надела Джинсы и трикотажную кофту.
Антонио пришлось натянуть на себя влажную, грязную, окровавленную одежду.
Ураган чуть утих, но шторм бушевал с прежней силой. Огромные волны, разбиваясь о скалы, заливали открытую террасу «Минервы». С которой, конечно же, давно убрали все столики.