Притворись влюбленной

– Само собой, нам еще слишком рано об этом думать, – я повторяю то, что он сказал на вечеринке у тети Доун, когда меня начали доставать с тем же вопросом, – но мы с ним обсуждали саму возможность. И поняли, что мы в этом смысле на одной волне.

– Именно так, – подхватывает он. – Нам с самого начала нужна ясность, правда, малышка?

Меня слегка мутит, но не от привкуса собачьей еды во рту, а от обращения «малышка», как к какой-нибудь болонке.

– Совершенно верно, – снова хихикаю я.

Я встаю на цыпочки, чтобы поцеловать Гарри: у меня на ногах балетки, а он такой высокий, что мне приходится тянуться, чтобы достать до его губ. Гарри с улыбкой наклоняется, стараясь сдержать смех.

Мы почти соприкасаемся губами, но он отшатывается, закашлявшись, и неожиданно пихает меня в грудь ладонью:

– Боже, Соф, прости. Просто… у тебя изо рта воняет. Это, наверное, из-за собачьего кекса.

Я прикрываю рот ладонью и дышу в нее, чтобы принюхаться. Пахнет и правда странно, но, наверное, это потому, что палец не лучшая замена щетке.

– Я же чистила зубы, – оправдываюсь я, забыв, что мне должно быть стыдно. Из-за вонючего дыхания Гарри при всех отказался со мной целоваться.

– Нет, не чистила.

– Чистила. В туалете на первом этаже есть паста, и я…

Пенни противно и заливисто хихикает, и мы все оборачиваемся к ней. Она так же противно покашливает и одаривает меня такой покровительственной улыбкой, какой я ни у кого не видела за всю свою жизнь.

А это что-нибудь да значит – уж я-то привыкла к снисходительным вопросам о моей несуществующей личной жизни.

– Ох, милая, – тянет она, кладя руку с наманикюренными пальчиками мне на плечо. – Это собачья зубная паста.

– Что… Простите, что?

– Это паста Энтони. Наверное, Иэн забыл ее убрать после того, как почистил ему зубы. Паста со вкусом печенки.

Гарри фыркает, пытаясь не заржать, и тут начинают смеяться все остальные. Ни капли жалости, ни намека на сочувствие.

Мне хочется то ли свирепо посмотреть на Гарри, то ли разрыдаться, но слишком уж удивительно то, что сказала Пенни.

– Простите, – говорю я чуть громче, чтобы перекричать смех гостей. – Вы сказали, что это паста Энтони? Собачья паста?

– Ну да. Само собой. Ты разве не видела этикетку?

Боже мой.

Боже ты мой.

Я оглядываюсь на баннер и на шарики, на странное печенье и странные же капкейки, которые пекли не для людей, на собак, скачущих по саду…

Боже. Ты. Мой.

Я еще не совсем оправилась от потрясения, когда Пенни, очевидно сжалившись надо мной, сказала:

– Поднимись на третий этаж. В конце коридора, справа, есть гостевая комната, в ванной ты найдешь пасту и новую зубную щетку.

– Спасибо, – отвечаю я, не приходя в сознание, и хватаю Гарри за рукав. – Простите. Мы выйдем на минуточку?

Позволения я не дожидаюсь – просто впиваюсь ногтями в рукав Гарри и тащу его за собой. Вслед нам раздаются шепотки и смех.

– Ты же не собираешься показать мне большие утягивающие трусы, правда? – спрашивает меня Гарри, когда мы подходим к двери и оказываемся вне пределов слышимости. Он смеется, а я набрасываюсь на него, тут же позабыв про пасту.

– Ты это серьезно?

– Я пошутил! Просто пошутил! Боже, Софи, за кого ты меня держишь? Не собираюсь я перепихнуться с тобой в гостевой ванной в доме моих друзей на…

– На дне рождения их собаки, – перебиваю я и сжимаю дрожащие от злости руки в кулаки. – Гарри, это день рождения долбаной собаки.

– Да ну, не может…

Но тут до него начинает доходить. Я смотрю, как у него меняется выражение лица: он явно вспоминает слова Пенни. Он оглядывается на сад в поисках хоть каких-то признаков наличия в доме десятилетнего ребенка, а потом, не сомневаюсь, у него в голове проносятся прежние рассказы Пенни и Иэна про Энтони.

Это их собака.

– О боже, – бормочет он. – Боже мой. У них долбаная собака.

– Да как ты мог этого не знать? – шиплю я. От злости у меня сводит плечи, и я стискиваю зубы.

– Ты же слышала, как они о нем говорят, Соф! – шипит он в ответ, жестикулируя так неистово, что пунш расплескивается на пол. – У него есть любимый фильм! Они покупают ему одежду! Галстучки! Башмачки!

– И он любит гулять, Гарри. Гулять! Потому что он – собака.

– Но…

– Как ты не догадался, что они говорят о собаке? Ты же их сто лет знаешь!

– Ну да, просто они, понимаешь… друзья по работе. Мы же с тобой это обсуждали. Я не знаю. Они всегда рассказывают, как ходят с ним гулять, как он играет с друзьями… И потом, ну кто называет собаку Энтони? Это человеческое имя. А собачьи клички… Фентон! Скаут, Булочка, Сэндвич… или там, не знаю, Бутербродик…

– Кто называет собаку «Бутербродик»?!

Я возмущаюсь чуть громче, чем рассчитывала. К нам поворачиваются несколько голов. Люди в открытую на нас таращатся, наблюдая, как мы препираемся. Не сомневаюсь, им кажется, что у нас куда более серьезная ссора, чем на самом деле. Я краснею, и только половина из любопытствующих отводят взгляд, когда понимают, что я заметила их интерес.

Гарри нет до них дела, он стоит к ним спиной. Он проводит рукой по волосам и делает глоток пунша: по его виду ясно, что лучше бы в бокале было что-нибудь более крепкое.