Привет, это я (СИ)

Ей точно нравилось. По-другому он не умел. Не хотел, чтобы она могла испытать что-то подобное с кем-то другим. О да, она узнает разницу и не кончит по-настоящему больше никогда. Это даже лучше, чем вечно подкалывать её и доводить до слёз.

Да. Узнай меня. Больше ты этого не получишь.

Когда второй палец оказался у неё внутри, Драко толкнулся слишком грубо, и Гермиона громко вскрикнула на всю гостиную. Малфой приложил свободную руку к её рту и наклонился к самому уху, учащая движения собственных пальцев.

— Давай. Сделай это для меня, — он шептал ей в ухо с хриплыми стонами, всем своим существом ощущая, как она сжимается. В ней и так было очень тесно. Она была такой узкой, что он дрожал от наваждения, с каждым толчком представляя вместо руки собственный член.

Быстрее. Быстрее.

— Скажи… Скажи моё имя… — они рычали и стонали в унисон, Гермиона всё еще вцеплялась в его плечи, двигаясь навстречу его пальцам. Он убрал руку с её лица и прикусил за мочку уха, оставляя на ней влажный след. — Скажи, прошу тебя.

Хищник. Убийца. Обольститель. Ядовитая змея. Монстр. Любовник. Дъявол. Малфой.

— Д-Драко, — она столкнулась с его лбом своим, шумно зашипев от растекающегося удовольствия. Судорогой сводило ноги, застывали кости, наливались горящим свинцом жилы.

Лучше, чем алкоголь. Лучше, чем наркотик. Лучше, чем вся чистая кровь мира.

Два сильных и влажных толчка. Один беззвучный вскрик. Три секунды, чтобы прийти в себя. И закрученная в скользкую змею бесконечность, чтобы попробовать забыть.

Никогда.

Малфой резким движением убрал свою руку и встал на ноги, один Мерлин знал, как он сумел сохранить такую прыткость, после всего, что только что вытворял, стоя на коленях перед самой ненавистной девчонкой в школе. Он жадно облизал свои пальцы, размазывая эту бесстыжую отличницу по подбородку, пропуская язык между пальцев, не желая оставлять ничего лишнего.

Закрываешь глаза и пустота.

И его здесь больше не было. Пока Гермиона дрожащими руками справлялась с ширинкой, он просто исчез. Растворился в полутьме, как какое-то мифическое создание. Как демон, соблазнивший слабую плоть и бросивший её гореть в собственном пламени греховной инквизиции.

Гермиона села на диван, всматриваясь в гнетущую темноту. Она поправила под свитером съехавший со своего места бюстгальтер и одёрнула полы одежды так, будто этот пуловер мог растянуться до самых колен и спрятать её под своей затейливой вязкой. Но он не мог. И ничто не могло.

Выбившиеся из взлохмаченного хвоста волосы лезли в лицо, посылая острые волны раздражения в перегруженные мозги. Гермиона рывком стянула резинку, почувствовав, как вместе с ней с неприятным треском вырвалось несколько волос. Она попыталась снова собрать непослушные пряди и стянуть их тугим колечком, но ничего не выходило. Дрожащие руки никак не могли собрать чёртовы волосы и, перестав себя мучить, Гермиона просто отпустила их мягкими волнами по спине, сложив бесполезные ладони на коленях.

Она убила в себе Гермиону Грейнджер. Желание стать кем-то другим отравило ей разум, и она сама толкнула своё тело в пропасть. Не было даже жалости. Ни капли жалости к себе, ни капли злости к нему, за то, что не остановился, когда она просила. А она просила? За то, что он никогда не останавливался. О нет, Малфой был не при чём. Она сама завела этот поезд, прокручивая снова и снова маленький ключ, стягивая тугую пружину механизма. Лучше бы он сделал это. Лучше бы он разделся и сделал это как полагается, тогда они смогли бы разделить всё на двоих.

Стали бы частью одного.

Но ей досталось всё. Целое блюдо, которое едва могло влезть в сворачивающийся от тошноты желудок. Она могла бы назвать себя идиоткой? О, да. Конченной девицей? Вероятно. Шлюхой? Естественно.

Шлюхой. Мерлин, она действительно шлюха. Отдавшаяся по первому зову, признавшаяся в своих низменных слабостях. И кому? Уроду-Малфою, который её ненавидит, издевается, тешит непомерных размеров самолюбие своими жестокими играми.

Теперь ты довольна?

Никто не мог сделать ей больнее, чем она сама себе делала и, когда горячие капли разбились об раскрытые ладони, она позволила себе зарыдать. Дрожа всем телом и не сдерживая отчаянный вой, толкавшийся через нос и горло. Размазывая по лицу слёзы, перемешанные с капающей из открытого рта слюной. До болезненной икоты, сжимающей грудь, выпускающей позорные громкие всхлипы. Она ревела, как маленькая девочка, у которой отобрали куклу, но на самом деле у неё отобрали нечто более важное. Достоинство.

Слишком громко.

Слишком больно.

Ощущая постыдную влажность между ног и фантомное присутствие его осторожных пальцев, точно знающих, где их место. Простите святой отец, ибо я согрешила. Предала свою сущность. Солгала своему телу. Раскурочила душу.

Доигралась?

Но какой смысл пускать слёзы исповеди перед самой собой. Она была последним человеком, способным на прощение. Она запустила руки в грязный слой омерзения, нащупав в нём крышесносящее удовольствие, и ей даже не хотелось отмыться. Хотелось только, чтобы он вернулся и доделал то, что начал.