Привет, я люблю тебя

– Вы… вы были в моей комнате?

Он энергично кивает.

– Естественно. Так насчет интервью.

Кевин не договаривает фразу. Я знаю этот репортерский прием: создать неловкое молчание в надежде, что интервьюированный скажет нечто такое, что он не сказал бы в обычной обстановке.

Я могла бы убежать. Я могла бы заявить ему, что он вмешивается в мою личную жизнь, и послать его. Но ураган моих эмоций так и рвется наружу, и я вдруг обнаруживаю, что у меня на глаза наворачиваются слезы.

– Пожалуйста, – шепчу я. – Пожалуйста.

Другие слова не приходят мне на ум. Я не утруждаю себя тем, чтобы вытереть слезы, и теперь они текут по моим щекам.

Рука Кевина тянется к наплечной сумке, и я понимаю, что там у него, наверное, фотоаппарат. Он хочет снять мое горе. Извлечь выгоду из смерти Нейтана и тем самым улучшить свою карьеру.

И тогда я взрываюсь от гнева.

Все, что я испытывала к маме – как мне хотелось закричать на нее и швырнуть в нее чем-нибудь – я выпускаю наружу.

– Хочешь получить интервью? – цежу я. – Ты его получишь.

Кевин оживляется.

– Вы отвратительны. Вы все, репортеры. Вы стервятники, кружите над телом Нейтана, ждете, когда настанет ваш звездный час. Только эта дорога не приведет вас к славе. Он был моим братом, и он умер. Он умер один, в луже блевотины, потому, что сестра не помогла ему. Потому что я не помогла ему. – Мой голос взлетает до крика. – Так и напиши в своей статье!

Я поворачиваюсь и бегу прочь, моя грудь содрогается от едва сдерживаемых рыданий. Я забегаю в здание и перехожу на шаг. На меня вдруг наваливается страшная усталость, и я чувствую, что у меня нет сил даже подняться по лестнице.

Я преодолеваю несколько ступенек, когда звонит телефон. Мне не приходит в голову мысль сбросить звонок, и я отвечаю, не глядя на номер.

– Привет, ты сейчас свободна? – слышу я голос Джейсона.

Я останавливаюсь и чувствую, как начинаю понемногу успокаиваться – это так на меня действует его голос. Однако дыхание у меня все еще учащенное, а глаза жгут слезы.

– Грейс, ты здесь?

Я хочу рассказать ему, где я, что произошло, какие демоны снова настигли меня. И как сильно я хочу его видеть. И как мне необходимо ощутить себя в его объятиях.

Но я лишь говорю:

– Да.

– Ты в порядке? – спрашивает он. – Где ты?

Я всхлипываю, закрываю лицо ладонью. Я не буду паниковать. Я не буду паниковать.

– Сейчас не самое подходящее время, – хриплю я. – Я тебе перезвоню.

Не дожидаясь его ответа, я отсоединяюсь. Я спешу в свою комнату. Мне нужно побыстрее добраться туда. Мне нужно побыть одной.

Я обливаюсь потом, пока вожусь с ключом. Я роняю его, чертыхаюсь. Наконец мне удается отпереть замок и распахнуть дверь. Я врываюсь в комнату и оказываюсь в полнейшей тишине, такой же сверхъестественной, как после крушения поезда или автомобильной аварии, когда в благоговейном ужасе оглядываешь последствия. У меня в голове звучит одно-единственное слово, то, которого я всячески избегала после «инцидента» с Нейтаном, от которого я пряталась месяцами. Мертв. Нейтан мертв.

Нейтан мертв.

У меня подгибаются колени, и я с рыданиями падаю на пол. Я хватаюсь за край покрывала, как будто оно способно помочь мне сохранить остатки самоконтроля.

Я даю волю всему – тревоге, печали; всему, что я сдерживала столько месяцев, воспоминаниям, которые преследовали меня в кошмарах, чувствам, которые кипели во мне, грозя перелиться через край. Я так долго сдерживала их, что сейчас мне кажется, будто я заново переживаю смерть Нейтана.

– Водород, г-гелий, – шепчу я, но у меня сжимается горло.

На этот раз периодическая таблица не поможет.

Я подтягиваю ноги к груди и сворачиваюсь в клубок, всем сердцем желая провалиться в никуда. Я испытываю ту же боль, что и тогда, когда я вошла в комнату Нейтана и нашла его на полу, с открытыми глазами и неподвижной грудной клеткой. Мертвого.

Нейтан мертв.

В дверь стучат, но я не могу встать и открыть ее. Рыдания мешают мне вдохнуть полной грудью, мне не хватает воздуха. Что же со мной? Может, это и есть паническая атака?

Стук повторяется. Но я лишь вжимаюсь лбом в колени и жду, когда тот, кто стучит, уйдет.

– Это моя вина, – шепчу я. – Это моя вина.

Я слишком долго отрицала это, хотя мама и говорила об этом на похоронах. Наверное, она сама не помнит, как говорила, но я услышала ее. И запомнила.

Мы стояли у могилы и смотрели, как опускают гроб. В то утро мама не переставая плакала с того момента, как надела черное платье от Версаче, пахнущее новыми банковскими купюрами и рухнувшими надеждами.

Пока на гроб из полированного красного дерева бросали землю, мама повернулась ко мне и спросила:

«Почему ты ничего не сделала? Почему ты это допустила?»

Но звучали они как: «Это твоя вина. Ты должна была что-то предпринять. Ты – причина его смерти».

Я никогда не хотела в это верить, но те слова запали мне в душу. Возможно, она права. Возможно, я могла все это остановить, помешать ему принять таблетки, помешать ему покончить с собственной жизнью. Да, то был его выбор, но, возможно, ответственность была моя.