"Привлеченная к дознанию..."

«Спасибо, Клавдичка. Меня тут и Володя и Ксения не забывали... Дорогие мои, хорошие... Ты лучше расскажи, как твой зуб?»

Загремел засов. Появился надзиратель по кличке Шик. «Молод, красив и шикарен», — с издевкой говорили о нем в тюрьме. Надзиратель пропустил уголовного с бачком. К дверям поднесли ушат с кипятком.

— Что приуныли, невесты? — прошепелявил уголовный, обнажив прокуренные корешки зубов, и участливо добавил: — Сегодня разлука! Получайте!

— Ишь, разговорился... Кавалер! — оборвал его надзиратель.

Уголовный влил в бачок с вдавленными боками три половника и ушел. Из бачка повалил густой пар. Клавдия машинально помешала ложкой «разлуку»: кровавые сгустки печени, куски легкого, коровьи зубы... Бр-р!

Ксения взяла с подоконника «динамит» — ломти вязкого серо-грязного хлеба. Его клали на ржавые оконные решетки для просушки. Кетова вопросительно поглядела на подруг и, подражая артельщикам, постучала ложкой по краю бачка. Обычно стук этот их всегда смешил, но сегодня никто не обратил на него внимания.

— Ешь, Клавдичка.

Клавдия поднесла ложку ко рту, но плачущая стена ожила. Стучал Мерзляков:

«Сегодня казнь!»

«Откуда? — метнулась Клавдия. — Откуда узнал?»

«Приходил начальник тюрьмы. Спрашивал, нужен ли священник. Отказался. «Вы и так петлю наденете. Зачем священник!»

...В эту ночь тюрьма не спала. Заключенные поделили в камерах ночные часы. Дежурили. Клавдия лежала молча. Чудились воровские шаги тюремщиков в войлочных туфлях. Она вскакивала с койки и подбегала к волчку, ощущала себя бессильной в этой каменной могиле. Ах, если бы удалось открыть дверь!

И все же они пропустили момент, когда надзиратели пришли за Мерзляковым. И тем оглушительнее взметнулся его голос:

— Прощайте, товарищи! Палачи пришли! Живите! Не поминайте лихом!

Тюрьма ожила вмиг. Забегали, закричали в камерах. Клавдия колотила кулаками в железную дверь, едва сдерживая рыдания.

— Прощай! Прощай!

К Клавдии подошла Ксения. Они обнялись. Громыхнула дверь у железной витой лестницы. Все стихло. Тюрьма замерла. Увели...

И в звенящей тишине раздался высокий и страстный голос. Клавдия пела, глотая слезы, пела, сжав, кулаки:

Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу,
Вы отдали все, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу!

Песню подхватили. Пели товарищи, пели братья по партии. И Мерзляков услышал эту песню...

ПЯТАЯ КАМЕРА

Клавдия в холщовом каторжном платье, заложив руки под серый фартук, стояла посреди камеры и презрительно гнусавила:

— По указу его императорского величества временный военный суд в городе Перми, выслушав дело крестьянки Клавдии Кирсановой... — она перевела дух, — признал Кирсанову виновной в подговоре, учиненном по соглашению с другими лицами, составить сообщество с целью насильственного изменения в России, путем вооруженного восстания, установленного законами основного образа правления и замены такового демократической республикой, каковое сообщество, однако же, не сотворилось, а потому и на основании последней части сто второй статьи Уголовного уложения — в каторжные работы на три года, как лишенную уже ранее всех прав состояния... — Девушка смешливо наморщила лоб и закончила: — А я-то и не знала, что у меня в России так много прав, а главное — состояния! Знаменитым человеком становлюсь, товарищи! Сразу два процесса! Едва закончился процесс о побеге из ссылки, как уже привлекают к дознанию по делу военной организации. Да-с, от каторги не отвертеться... Хорошо, если срок придется отбывать здесь, в Перми. Все к дому поближе... Слушай, Ксения, а прокурор со своим хохлом, ей-богу, похож на мокрого петуха, еле сдержалась — так и хотелось дернуть за этот хохол...

— Все шутишь, Клавдичка, — с ласковым укором проговорила Кетова.

Она сидела у окна, ловила последние лучи солнца. Продолговатое лицо ее казалось особенно бледным. Клавдия, вздохнув, посмотрела на Ксению Егорову. Глаза их встретились, и Клавдия увидела такое участие, что у нее перехватило дыхание. «Нас трое, — подумала Клавдия, — трое в этом сыром каземате, и только товарищество может спасти. Главное — не утратить бодрости, не поддаться тюремной тоске. Иначе не выдержать...»

Клавдия неторопливо расчесывала длинные волосы и думала, думала. Почему Ксения все время молчит? Она пытливо поглядела на подругу.

— Ксения! Что случилось? А?

— Отец меня хочет сделать «подаванкой».

— Как?

— Матери я почти не помню, отец мне мать заменил. Вчера приехал из Екатеринбурга, пишет, что хочет подать прошение на высочайшее имя. Просить милости... — Голос Ксении дрогнул. — Четыре года каторги и вечное поселение, видно, испугали его. Письмом своим душу мою... И как это он не понимает? А ведь ближе никого на свете нет...

— А ты? — осторожно спросила Клавдия.

— Я? — удивилась Ксения. — Написала через тюремную канцелярию, что, если он подаст прошение, покончу самоубийством. Какой еще выход?!

— Отец поймет, — не очень уверенно заметила Клавдия...