"Привлеченная к дознанию..."

— Да... Он прислал ответ. Тоже через канцелярию. — Она протянула Клавдии лист бумаги.

Письмо было короткое: «Кто не слушается мать-отца, тот послушается тюремного колокольца!»

Подошла к столу и Кетова, отложив книгу. Начали разглядывать розоватую бумагу, перекрещенную бурыми полосами: администрация, боясь молочной тайнописи, обрабатывала письма йодом.

— Разукрасили! — усмехнулась Клавдия. — И родительских писем не щадят...

— Отец всегда любил стихи и меня приучил... — как бы оправдываясь, сказала Ксения. — В тюрьме стихи словно живая вода. Начнешь читать — человеком себя чувствуешь.

И тихо и светло — до сумерек далеко,
Как в дымке голубой, и небо и вода,
Лишь облаков густых с заката до востока
Лениво тянется лиловая гряда.

Клавдия мечтала, отрешенно смотрела на закатное солнце. Но вот и оно скрылось где-то там, далеко-далеко, и сумрак сгустился в камере, и будто еще тише стало в тюрьме.

На шнурке из коридора опустили пятилинейную лампу. Дважды щелкнул замок, вошел надзиратель, поднес спичку к лампе, и блеклый свет разлился по камере.

— Эх, Буркин, Буркин, и зачем зажгли эту коптилку? — тихо проговорила Кетова. — Уж лучше б чайку принесли.

— Не положено по второму разу, — беззлобно отозвался надзиратель и, волоча ноги, удалился.

Клавдия налила в кружку воды и стала держать ее над лампой. Стекло быстро покрылось копотью, противно запахло керосином, но Клавдия не сдавалась:

— Решено: будем на лампе греть воду. Все же лишний раз горячее. А?... Первую кружку Ксении, потом тебе, Кетова. Когда я из Сибири бежала и останавливалась в Екатеринбурге, удивительные вещи услышала про Свердлова. Ты, Ксения, знаешь Михалыча. Там, в седьмой камере, старостой его выбрали. Это у него тюремная профессия. Приходит как-то начальник тюрьмы, Свердлов ему и говорит: «Нужен на ночь кипяток». — Клавдия переменила затекшую руку, продолжая держать кружку над лампой. — Сказал Михалыч раз, повторил другой, ссылаясь на какие-то ему известные тюремные инструкции, начальник и разрешил. Но только седьмой камере. Свердлов протестовать: почему, дескать, одной камере? Начальник заупрямился. Яков Михайлович думал-думал и придумал. Проделали отверстие в соседнюю камеру. Шило у Михалыча нашлось. В это отверстие вложил жестяную трубочку. Михалыч садился на корточки и, обжигая руки, лил из чайника кипяток, а там уж соседям — только кружки подставляй. На день отверстие заделывали черным хлебом... — Клавдия старательно разлила нагретую воду по кружкам, поставила на стол. — Пора укладываться, на ночь тепленького хлебнем, оно и хорошо.

Клавдия аппетитно откусывала от горбушки, запивала хлеб редкими глотками. Половину горбушки подложила под подушку. Ночью набегут мыши и усядутся на железной спинке кровати, свесив длинные голые хвосты. Как станут наглеть и полезут по волосам, так нужно хлеб бросать на середину камеры. Мыши сбегут по жидким прутьям, затеют драку.

В окно пробивался лунный свет. Отошел еще день...

— На прогулку! — зычно крикнул дядька Буркин.

— Врача! У нас больная!

Клавдия стояла у железной койки, на которой лежала, натянув грязноватое суконное одеяло, Кетова. Ее черные тоскующие глаза лихорадочно блестели, на впалых щеках полыхал румянец.

В тюрьме свирепствовал тиф, и Клавдия боялась за Кетову.

— Ксения! Клавдичка! Идите на прогулку! Ведь всего-то пятнадцать минут! А я пока засну. — Кетова постаралась улыбнуться. — Ну, идите, не беспокойтесь обо мне.

— И то правда, — посоветовал Буркин. — Врача все равно не дождетесь. Почти все уголовные свалились.

С надзирателем Буркиным заключенные считались: не злой и не придира. В его дежурство перестукивались почти без помехи, а иной раз и записку просили передать в город, и Буркин не отказывал.

— Прошу вас, идите, — прошептала Кетова.

Низкие облака висели над тюремным двориком. Сыпал частый дождичек. Цветочная клумба — предмет гордости и забот администрации — в этот серенький осенний день показалась Клавдии совсем жалкой: палки георгинов, рахитичные ноготки, побуревшая трава. А ты ходи да ходи вокруг этой дурацкой клумбы как заведенная.

У канцелярии околачивался помощник начальника тюрьмы Ямов. Обрюзгший коротышка, он хмуро следил, как прогуливаются заключенные. На вышке торчал солдат с винтовкой. Все было обычным, но сегодня именно эта тупая обыденщина возмутила Клавдию. Она переглянулась с Ксенией, та все поняла, и они разом повернули назад, изменив маршрут прогулки.

У Ямова брови удивленно шевельнулись. Он помедлил, решив, должно быть, что каторжанки ошиблись. Потом крикнул:

— Ходить по кругу! По кругу!

— Помойная яма-то разоряется, — толкнув Ксению локтем, громко сказала Клавдия. — Нашел лошадей, чтоб гонять...

Ямова точно толкнули. Он мигом очутился посреди дворика.

— Почему нарушаете порядок?

— Какой такой порядок? — усмехнулась Клавдия.

— Прогулка только по кругу! — Левая щека у Ямова задергалась.