"Привлеченная к дознанию..."

— Опять за старое, госпожа Кирсанова! — проворчал надзиратель. — Пора бы и образумиться!

— Доложу по начальству, что вы вступаете в недозволенные разговоры с заключенными. — Лицо девушки приняло наивно-доверчивое выражение. — Может быть, записочку передадите или подскажете, чем можно в карцере заниматься! А?

— Пфу... — Надзиратель махнул рукой и захлопнул квадрат.

Товарищи, братья, друзья!
Не падайте гордой душою,
Ходите, веселость храня,
И с поднятой вверх головою!

Клавдия прислушалась. Надзиратель стоял под дверью и молчал.

— Вот теперь дело! — удовлетворенно проговорила она и схватилась рукой за щеку.

Зуб отчаянно болел. От резкой, дергающей боли, подкравшейся неожиданно, выступили капельки холодного пота.

Виновата в этой боли сама. В тюремной больнице во вторник дантист подготовил зуб к пломбированию. Дантист был свой человек. Приносил записки, письма, запрещенные книги. Работал не спеша. Надевал на тонкий крючковатый нос роговое пенсне и, включив бормашину, начинал рассказывать о новостях на воле. Она дорожила этими встречами. И даже не пожалела свой здоровый зуб. Садилась на высокий стул, откидывала голову на спинку и слушала, боясь хоть слово проронить. Иногда постанывала, охала, опасаясь, как бы кто из надзирателей не подсматривал. Работу дантист не заканчивал. Так случилось и в последний раз. Снял эмаль, обнажил нерв, повозился с зубом, вручил письмо от товарищей — и ушел. Только больше не появлялся. Она слышала, что его неожиданно обыскали в канцелярии и арестовали.

И вот зуб проклятый!.. Она замотала голову косынкой, подняла воротник бушлата. Не помогло. Налила в кружку воды и отломила кусок вязкого, сырого хлеба. Хлеб прилипал к зубам, а боль от холодной воды сделалась нестерпимой. Клавдия, заткнув уши ватой, чтобы не заползли мокрицы, свернувшись калачиком, прилегла на плиты камня и заставила себя заснуть...

За дни, которые Кирсанова провела в карцере, в одиночке №3, предназначенной для особо важных преступников, появился новый арестант, Мерзляков. Обвиняли его в убийстве пристава в Ижевске.

— Пристав был гад, — пощипывая русые брови, говорил он Володе Урасову. — Увечил рабочих, как дикой зверь. Я его предупредил: брось, говорю, сволочь, а то, гляди-ка, найдутся руки!.. А тут дружка моего, Васятку, сгребли. Пристав измутузил его в кровь, два ребра сломал, зубы пересчитал. Несколько суток Васятка без сознания провалялся. Ну, я и не выдержал. Ночью подкараулил да и уложил из маузера. Тут меня и взяли: знали, что грозился. Маузер нашли, но никто ведь не видел... Как говорится, улик-то прямых нет! Не могут же присудить к смертной казни? А? Как ты думаешь? Должны соблюдать законность? Правда?

Он с тревогой смотрел на Володю.

— Не могут! Факт! Нет улик! — соглашался Урасов.

Мерзляков веселел и начинал долгий рассказ о жизни, об ужасах и беззакониях, творимых на заводе...

И все же Мерзлякова приговорили к смерти. С суда он уже не вернулся в камеру к Урасову, где находился в дни следствия. Он стал узником третьей одиночки, к которой приставили нескольких надзирателей, следивших за каждым его движением.

Володя Урасов не отходил от стены и стучал почти открыто. Косточка указательного пальца вспухла, кожа сбилась.

Начались для тюрьмы страшные дни ожидания. Вот тогда, после карцера, и вернулась Клавдия. В камере их находилось трое — худенькая Ксения Егорова, обвиненная в хранении бомб, молчаливая Кетова, прошедшая по делу незаконной перевозки оружия, и она, Кирсанова. По соседству сидел Володя Урасов, с которым они встретились после долгой разлуки.

Девушка сразу поняла — беда, увидев усиленный наряд надзирателей в коридоре.

— Мерзляков? — прошептала она, обнимая Егорову. Ксения кивнула. Поспешно встала и налила Клавдии стакан кипятка, руки ее дрожали. На побледневшем лице резко выделялись красные от слез глаза и набухшие веки.

— Так ведь улик-то прямых не было! — возмутилась Клавдия, обхватив тонкими пальцами кружку.

— Нашли... — устало ответила Ксения, и голос ее дрогнул. — Не спим какую ночь... Ждем, чтобы проводить...

Тяжело вышагивали надзиратели. В эти вечерние часы, когда солнце скользило по зернистой стене, камера показалась Клавдии склепом. Она вздрогнула и испуганно посмотрела на Ксению, боялась, что та прочтет ее мысли. Ксению трудно было узнать: так изменилась за это время. Клавдия жадно пила кипяток, но и он не спасал от озноба.

Клавдия уселась на кровать и начала стучать Мерзлякову:

«Дорогой друг, послушай прекрасные строки:

Но чтоб вал пришел девятый,
Вал последний, роковой,
Нужны первые усилья,
Нужен первый вал... второй...»

Она горестно сжала голову руками — какие нужны слова, когда смерть стоит на пороге! Схватила выщербленную ложку и опять застучала:

«Всем сердцем с тобой в эти последние дни. Любим тебя и всегда будем помнить. Что нужно? Все сделаем!»