"Привлеченная к дознанию..."

А теперь кровь и пожар обрушились на землю. Кровь и пожар. Белые овладели Уралом. Все, чему была отдана ее жизнь, все, чему была отдана жизнь товарищей по партии, — попрано и поругано. Советская власть в Надеждинске низложена. Завод отобран у рабочих. В городе бесчинствует «белая дружина» — лавочники и черносотенцы, нацепившие на рукава белые повязки. Хлещут нагайками. Расстреливают коммунистов. Рабочих загоняют в казармы.

По щекам катились слезы. Клавдия Ивановна чувствовала их горько-солоноватый вкус. Белые в Надеждинске!

Она ушла из города с последним эшелоном. Всю ночь в Совдепе семьям красноармейцев и рабочим раздавали муку, деньги. Женщины не расспрашивали ни о чем. А лишь горестно, поджав губы, смотрели на нее, комиссара. Нужно было уходить. Белые рвались к Верхотурью. Захватят его — тогда Надеждинск будет отрезан. Торопливо листала она протоколы заседаний Совета, первые декреты, первые приказы... За каждым клочком бумаги — бессонные ночи, мучительные раздумья. А теперь документы сжигались. Она помешивала железной кочергой в голландке красные катушки бумаг с траурной каймой пепла да слушала, как ревет огонь.

На станции дожидался состав-коротышка из восьми вагонов: двух классных и теплушек. Попыхивал паровоз большой трубой, рассыпая искры. Тоскливо лязгали буфера. Пробегали и красноармейцы, подтаскивая к вагонам ящики с документами. Грузили оружие, пулеметы.

Сиротливо чернели остроконечные башенки надеждинского вокзала. Мигал фонарь водокачки. Сухим листом била береза в ее запыленные оконца. А там, на севере, сверкал вечным снегом Денежкин мыс.

Клавдия Ивановна поправила кобуру маузера на кожанке. В глазах провожающих увидала испуг, сказала громко:

— Мы вернемся! Обязательно! — И, уже стоя на подножке вагона, прокричала: — Вернемся!

Вагон трясло. Брызги фонтаном разлетались из-под шпал и залепливали грязью стекла. От тряски уныло скрипели полки. В горячечном бреду метался тифозный больной. Неторопливо переговаривались рабочие. Впереди ждала неизвестность. И от этой неизвестности у Клавдии Ивановны, как и у всех сидящих в вагоне, болезненно ныло сердце. Она придвинулась к окну. Вдали виднелись трубы Надеждинского завода, приземистые домишки, окруженные заборами, одинокие фигурки людей. Город уходил. Поезд прибавлял ходу...

Эшелон проскочил на Вятку, а Клавдия Ивановна задержалась в Верхотурье. В монастыре, напоминавшем крепость, собрались представители Совдепа. Совещание было недолгим. Коммунисты рассылались по уезду: поднять повстанческое движение. Для защиты Советской власти в округе создали Военную коллегию; членом ее стала Кирсанова.

Начались трудные дни. Кирсанова собирала отряды, произносила речи, убеждала людей. Не спала, держалась усилием воли. И все же Верхотурье под напором беляков пришлось оставить. Она ушла и из этого города с последним эшелоном.

Эшелон снова уходил на запад, а Клавдия Ивановна осталась на станции Выя, чтобы попасть в Волынский полк.

Там, в Вые, и узнала, что творилось в Надеждинске, так полюбившемся ей.

В город пришли каратели, пришли, словно в завоеванную страну, с нагайками и шомполами.

На князя Вяземского, командира карательного отряда, жутко смотреть. Верзила саженного роста. Лицо жестокое, глаза безумные, весь опух от пьянства, на черной папахе — череп и кости.

Князь Вяземский с трудом выдержал торжественную встречу, которую ему устроили на вокзале местные лавочники и духовенство. Особенно суетился регент церковного хора.

Маленький, с пухлым румяным лицом, он, благоговейно взмахнув руками, начал «Многая лета». Хор старательно ему вторил. Князь скривился, откровенно зевнув. После торжественного богослужения регент подкатился к князю, осторожно ступая короткими ножками. Он приветствовал князя пышной и громкой речью от партии кадетов, членом которой имел честь быть. Почтительно наклонил лысеющую голову и замер. Князь Вяземский взорвался, побледнев от гнева, процедил сквозь зубы:

— Партия... На святой Руси партия?! Распустились, подлецы... Расстрелять!

Глаза его бешено сверкнули, и регента схватили. Князь, ударив плетью по высоким сапогам и не глядя по сторонам, прошел мимо оробевшей толпы.

Ночью начались аресты. Арестованных сгоняли к дому барона Таубе. Пытки, избиения, допросы... Утром первую партию арестованных повезли на расстрел. Окровавленных и полураздетых, их везли через весь город на санях. Конники с обнаженными шашками сопровождали обреченных.

Расширенными от ужаса глазами смотрели женщины, пытаясь пробиться к саням с осужденными. Слышались стоны, проклятия...

Расстреливали на окраине города близ татарского кладбища.

А потом князь Вяземский начал порку для устрашения. Экзекуция происходила у дома барона Таубе, в пристройке. Целыми днями раздавались крики истязуемых, ругань пьяных карателей. Пол, стены, даже потолок забрызганы кровью. Пороли нещадно. Обливали холодной водой и вновь пороли, посыпая раны солью. И так день за днем...