Конкордия откровенно улыбалась: вид у шпика комичный. Кричит, топает ногами. Внезапно ею овладело какое- то странное спокойствие, которое она не однажды испытывала в минуты серьезной опасности: ареста не избежать, а шпик, обескураженный неудачей, жалок и смешон.
В тот день Конкордия поджидала Аркадия Александровича у Красных ворот. На круглой башенке часы пробили семь. Теперь уже скоро. Над центральным проездом — портрет Елизаветы Петровны, по случаю коронации которой были сооружены Красные ворота. Массивные мраморные архангелы с мечом венчали арку. Мраморные колонны с дорогой росписью.
После побега из вологодской ссылки Конкордия оказалась в Москве. Ее кооптировали в комитет, только жилось на нелегальном положении плохо. Шпики заполонили город. Она скитается, прячется, и это в самую счастливую пору своей любви.
Мысли Конкордии невеселые — встречи урывками извели их обоих. Она-то еще держится, а на Аркадия страшно смотреть: похудел, под глазами мешки, все чаще дает себя знать сердце... Работы много — в окружкоме люди наперечет, да и Аркадию трудно: на нем газета. Но главное — Аркадия страшил ее арест, в неизбежности его он почти не сомневался. Конкордия старалась быть осторожной, тщательно конспирировалась, но разве этим убережешься! Кошмаром давили воспоминания о вологодской ссылке. Вынужденное бездействие, «циркуляр о лицах, состоящих под гласным надзором», которым запрещалось все: служба в государственных и земских учреждениях, педагогическая деятельность, частные уроки...
— Наташа! — Аркадий Александрович, боясь оплошности, даже наедине не называл ее настоящим именем. — Прости, задержался.
Он крепко пожал руку, заглянул в глаза.
— Говорила? — не выдержал Аркадий Александрович.
Разговор шел об отъезде. Нужно было договориться в окружкоме об отъезде из Москвы, на чем настаивал Аркадий Александрович. Она и сама томилась этой жизнью, но говорить об отъезде теперь, когда организация оголена после новых арестов, считала невозможным.
— Нет еще, случая не выдалось. — И, заметив, как вытянулось лицо мужа, добавила: — Сегодня, непременно сегодня!
Аркадий Александрович повеселел, медленно повел ее по Мясницкой улице. Осень шуршала желтым листом, стучала оголенными ветвями деревьев в окна одноэтажных особнячков. Аркадий Александрович поднял разлапистый кленовый лист, протянул Конкордии. Лист пламенел кровавыми прожилками и колол острыми язычками.
— Обедала? — Самойлов достал промасленный пакет. — Знаю, забегалась. Бери, филипповские...
Конкордия, засмеявшись, откусила пирожок: пообедать действительно не удалось.
— Хозяйствовать будешь сам, когда вместе поселимся. Смотри, как славно у тебя получается!
— Я всегда считал, что эмансипация погубит женщину... Как это у классиков: «Меркою достоинства женщины может быть мужчина, которого она любит». Так что теперь я значу весьма много.
Конкордия улыбалась. Как хорошо вместе! Забылись тревоги. Вот так бы шла и слушала неторопливый бархатистый голос.
— Где побывала сегодня?
Конкордия сразу поняла, о чем он спрашивает. Конечно, типография. Флигелек, ею подобранный, находился неподалеку от Красных ворот. Утром отвела туда наборщика, паренька из типографии «Труд». Вот об этом-то и заговорил Аркадий Александрович.
— Знаешь, все славно получилось. Человек хороший. Правда, спросил меня об условиях. «Да какие условия — будешь ходить раз в неделю в баню, тогда и воздухом подышишь». Парень почесал за ухом, ответил философски: «Что ж, условия как везде».
Аркадий Александрович захохотал.
— Парень осведомленный!
— Знаешь, он меня умилил, вернее, удивил мудростью. «Ночами буду стоять под форточкой — дышать свежим воздухом. А то силы быстро уйдут, а заменить наборщика — дело нелегкое». Обо всем этом рассуждал так неторопливо, спокойно. А ведь недавно вернулся из деревни. Уехал после работы в тверском подполье. Там условия ужасные были — больше месяца не выходил на улицу, работал без глотка свежего воздуха. Глаза и теперь воспаленные, лицо желтое... Пока бродили по улицам, парень жадно осматривался по сторонам, стараясь все запомнить: жить ему придется словно кроту. В флигелечке поселилось четверо: двое под видом мужа и жены, третья — прислуга, девица простоватой внешности, на ней лежит доставка бумаги, и он тень, которую никто не должен видеть. Набирать будут ночами, а печатать днем, когда уличный шум заглушает машину.
— По-моему, все удачно складывается, — одобрил Аркадий Александрович. — Куда тебя отвести?.. Взгляни, в окнах гаснет свет. Может быть, ко мне?
— Невозможно, ты сам на птичьих правах, — отрезала Конкордия, опасаясь, что может стать причиной его ареста. — Не фантазируй — это совершенно исключается. К тому же у меня в ридикюле одних паспортов семь, а адресов — добрая дюжина.
Конкордия говорила с непривычной для нее поспешностью. Боялась, что муж заподозрит неправду. Ночевать-то ей было негде: время тревожное, найти квартиру сложно.