"Привлеченная к дознанию..."

Конкордия прыснула. Залилась смехом и Ольга Петровна.

— Да, франкмасонством! Правда, назавтра повезло. Моего мужа, ветеринарного врача, пригласили на бойню. Случилась эпидемия — никто на документы не смотрел. Деньги, им заработанные, забрала сразу, а то бумагу для типографии не могли купить... Так вот про щи, — веселой скороговоркой продолжала Ольга Петровна. — Притопала я от галошной фабрикантши домой. Озноб, голова горячая, есть хочу, как сорок братьев-разбойников. В квартире пахнет щами и мясом. Повертелась на кухне: думаю, угостит. Нет, куда там, жадюга! Хозяйка вела пустой разговор, нарезая крупные ломти хлеба. Дождалась я, пока она уйдет, схватила ломоть и обмакнула в кипящие щи. Так вкусно показалось, что и передать трудно. Сжевала ломоть, взяла еще один и убежала к себе. Ем украдкой, а сама плачу. Что за чертовщина! Вот и поклялась всегда для друзей иметь щи...

Конкордия ела с удовольствием. Щи действительно сказочные: жирные, горячие, с большим куском мяса. В словах Ольги Петровны горькая правда. Зеликсон-Бобровская, известная в партийной среде как Ольга Петровна, была замужем за богатым человеком. Только муж, как и жена, ушел в революцию. Родные его занимали прекрасную квартиру на углу Смоленского бульвара. Там теперь явка, тщательно законспирированная. А сама Ольга Петровна снимала угол за печкой. Счастлива. Как бы удивилась, если бы ей сказали, что можно избрать другую дорогу! Другая жизнь — тление, а не горение...

— Как-то меня арестовал молоденький жандармский офицерик, довольно интеллигентной внешности. Разыскал на полке «Капитал» Маркса и поднес с укором: «Вот, мадемуазель, все капитал изучаете, а в портмоне шестьдесят копеек!» — Ольга Петровна весело захохотала.

Конкордия отставила чугунок, стукнув деревянной ложкой по дну. Приятная истома разлилась по телу.

— Ольга Петровна, вправе ли мы обзаводиться семьей? — озадачила она хозяйку вопросом. — Мужа вы почти не видите: то вы в тюрьме, то он... Очевидно, семья для революционера непростительная роскошь.

— Откровенный разговор? — Ольга Петровна сидела на кровати, обняв Конкордию. — Конечно, нужна семья. Встречаемся редко, что ж! Зато знаешь, что есть человек, для которого ты самая прекрасная. Чувство самоутверждения очень важно. Муж ждет меня, мечтает о своей желанной.

Конкордия не выдержала и крепко расцеловала ее.

— Любите?

— Да, очень!..

— Думаю, что вам, Наташа, лучше уехать с Антоном. — Ольга Петровна назвала Аркадия Александровича партийной кличкой. — Жить в первопрестольной без паспорта после побега рискованно. Жаль, трудно будет заменить вас в окружкоме, да и кружки такие удачные. Но уехать необходимо...

Конкордия счастливо улыбалась. Хорошо, что Ольга Петровна так верно поняла ее. Как она обрадует Аркадия завтра!

— В Луганске нужны люди. В окружком передали письмо: людей нет. Город промышленный... Рабочий класс... Трудиться начнете, и Антон вздохнет. — Ольга Петровна проговорила с завистью: — Счастливцы там, в Луганске, каких пропагандистов получат.

С грохотом покатились ведра. Послышался удар, что-то тяжелое упало в коридоре. Конкордия встревоженно посмотрела на Ольгу Петровну. Та оставалась невозмутима, погасила лампу.

— Ну, пора спать! Хозяин явился. Раздевайтесь в темноте, если не хотите с хозяином до утра пререкаться.

— Zum Teufel!! Дрыхнете здесь, собаки! — послышался грубый бас. — Ich bin müde! Donner wetter!

Пьяный грузно ходил по комнате, натыкался на вещи и ругался, путая русские слова с немецкими. Произносил он их варварски.

— Хозяин — лакей в немецком клубе. Отсюда весь шик! — шепотом говорила Ольга Петровна. — Пьяница безбожный, полное ничтожество. Давно бы сбежала, да жену жалко — такая милая, такая страдалица! Они и живут-то на те деньги, что от меня получают, — девять рублей за угол...

Они лежали на доске, тесно прижавшись друг к другу, боясь свалиться. Уснуть в такой тесноте оказалось невозможным. И всю ночь ревел пьяный голос:

— О mein gott! Ich bin tot!

ТИМОНОВЫ ПИСЬМЕНА

— Товарищи! Центральный Комитет партии поручил мне открыть нынешний съезд. С удовольствием исполняя это лестное для меня поручение, я прежде всего поблагодарю за те проявления симпатии, с которыми меня встретили. Эти проявления тронули меня потому, что, как мне показалось, они отчасти шли от тех лиц, с которыми мне пришлось в течение последнего года сломать не одно копье по тактическим вопросам! — Плеханов стоял на трибуне в отутюженном рединготе.

30 апреля 1907 года на окраине Лондона в реформистской церкви «Братство» открылся Пятый съезд партии. У остроконечного органа — трибуна. Большевистская фракция, куда входила Конкордия, заняла правое крыло. Меньшевики, поначалу распоряжавшиеся на съезде, — левое, желая подчеркнуть свою революционность. Неподалеку от Конкордии сидит Ленин, ладный, подобранный. Она видит, как старается он удержать улыбку, и начинает вслушиваться в слова Плеханова, круглые и ровные.