"Привлеченная к дознанию..."

— Я не знаю этих людей! К партии никогда не принадлежал, политикой не интересовался... Приговорили меня к смертной казни за убийство! — с какой-то злой решимостью начал арестант, откинув прядь волос и обнажив рубец от удара кинжалом. — Потом господин начальник сказал, что меня помилуют, если подпишу показания. Бумаги я подписал... В камере стали меня срамить: мол, гублю хороших людей. Вот я и решил греха на душу не брать...

Свидетель низко поклонился подсудимым.

— Защита заявляет резкий протест! Отводит свидетели и просит записать в определение суда о недопустимости подобного ведения следствия!

— Убрать! — Председатель бросил презрительный взгляд на жандармского полковника.

К свидетелю подлетел франтоватый ротмистр, лихо козырнул суду. Кажется, он единственный не понял, что произошел скандал. В зале послышался смех, раздавались неодобрительные выкрики. Свидетель произвел сенсацию.

— Мы видели одного свидетеля с веревкой на шее. На его показаниях держалось обвинение в принадлежности подсудимых к Петербургскому комитету РСДРП. Свидетель не подтвердил показаний, насильственно вырванных у него во время следствия. Более того, он публично отрекся от них... — Самойлов высоко вскинул крупную голову. — Теперь обвинение располагает единственным «веским» доказательством того, что мы имеем дело с Петербургским комитетом. Это протоколы жандармского ротмистра, утверждающего, что при аресте были обнаружены листы белой бумаги и карандаши. Бумага и карандаши — улика, из-за которой господин прокурор грозит обвиняемым каторгой...

— Суд удаляется на совещание! — Председатель суда отодвинул малиновое кресло.

Аркадий Александрович бросился к скамье подсудимых.

СНОВА МОСКВА

Поздняя осень разбросала медными пятаками опавший лист. В холодном воздухе чувствовалось дыхание первых морозцев. На желтом ковре, устилавшем дорожки Кремлевского бульвара, серебрились изморозью жесткие кустики травы. Глухо шумела Москва-река, накатывая на парапеты набережной маслянистые волны. Неподвижными гусеницами застыли трамваи с фанерными щитами вместо окон. Рябели от пулевых вмятин зубчатые древние стены. Развороченная артиллерийским снарядом, зияла чернотой Спасская башня.

Засунув руки в карманы широкого пальто, по дорожке задумчиво шла высокая женщина. Неторопливо поправила прядь каштановых волос. На широкоскулом лице ее с правильными чертами искрились карие, чуть раскосые глаза. Неровный изгиб широких черных бровей, твердый, упрямый рот. Полной грудью вдыхала Самойлова морозный воздух, с радостным удивлением осматриваясь по сторонам.

Вновь она в Москве, где столько дорогих воспоминаний. Баррикады пятого года. Артиллерийские раскаты первой революции. Пряталась по конспиративным квартирам, стреляла из пистолета. Носила оружие и листовки по улицам, сотрясавшимся от обстрелов, перевязывала раненых и укрывала дружинников... Через год судьба вновь забросила ее в этот город после побега из вологодской ссылки. Пожалуй, это были самые тяжелые месяцы в ее жизни. Партийную организацию разгромили, восстанавливать приходилось по ниточке. За побег ждала каторга. Она жила на нелегальном положении, скиталась в поисках ночлега, укрываясь от шпиков, заполонивших первопрестольную...

После Октябрьской революции Конкордия Николаевна не раз собиралась приехать в Москву, да дел навалилось великое множество.

И вот теперь, в ноябре 1918 года, Конкордия Николаевна наконец-то здесь. На дорожках с желто-багровой листвой потрескивал кирпич, на который она наступала тупорылыми ботинками. Ботинки новые, из грубой юфти, на резинках, с матерчатыми ушками, отчаянно жмут. Получила их по талону в Петрограде, как делегат Всероссийского съезда женщин.

Из Петрограда поезд уходил рано. Сыпал мелкий дождь с мокрым снегом. Пристанционные здания с черными провалами окон. Заколоченные подъезды. Мертвые паровозы. Покореженные составы. На перроне стоял ее муж Аркадий Александрович. На путях блестящий состав из пяти вагонов, поданный для женской делегации. Лакированная обшивка вагонов. Сверкающий сталью паровоз с красными колесами — личный поезд царицы Александры Федоровны.

Петроградская делегация большая. Женщины в потертых пальто разглядывали поезд, не решаясь взяться за медные поручни. Удивили их и просторные салоны, затянутые белым атласом. Огромные зеркала в золоченых рамах. Инкрустированные столики красного дерева. Пушистые, словно первый снег, ковры.

Конкордия Николаевна махала рукой Аркадию Александровичу, прижавшись лицом к стеклу. В этом царстве света и роскоши чувствовала себя неуютно.

Бесшумно отошел поезд. Делегатки сидели притихшие, смущенные. Впрочем, это продолжалось недолго. На атласные подушки сбросили заштопанные шерстяные платки. Сняли со столика мраморную Венеру, отодвинули бронзовую лампу с хрустальными бусами. На столик легла ученическая тетрадь. Делегатки, сгрудившись, диктовали Конкордии Николаевне приветствие Всероссийскому съезду, старательно ставили подписи. Крупные, корявые буквы на листке ученической тетради.