"Привлеченная к дознанию..."

Сегодня день суда. Вечером принесли платье, в котором ее арестовали. Взяли грубые коты и вернули черные ботинки. Конкордия Николаевна рассматривала свой туалет с ужасом: за десять месяцев хранения в крепостном цейхгаузе платье покрылось плесенью, ботинки покоробились, носы их заострились. Как в таком виде появиться на суде?..

Она умылась с особой тщательностью, уложила волосы в тугой узел. Посмотрелась в смоченную водой грифельную доску, заменявшую зеркало. Сокрушенно покачала головой: лицо худое, морщины на лбу, гусиные лапки у глаз, в темных волосах седина. Как огорчится Аркадий! Осторожно вытянула из-под тюфяка платье, которое положила на ночь в надежде, что оно разгладится. Чуда не произошло — платье осталось жеваным и измятым. Конкордия Николаевна вздохнула. Села на койку, ожидая часа, когда поведут на суд.

Время тянулось долго. Наконец загромыхали ключи, ввалился старший надзиратель с серебряной медалью, тщательно оглядел ее и пригласил следовать за собой.

В канцелярии Конкордия Николаевна увидела своих товарищей, окруженных жандармами с обнаженными шашками. Пожала руки друзьям, не обращая внимания на ворчание ротмистра, и встала между жандармами.

— Конвой, шагом а-рш! — зычно прокричал ротмистр, звякнув шпорами.

Взвизгнули шашки, и процессия медленно двинулась. Потянулись длинные извилистые коридоры, лестницы с крутыми ступенями, заскрипели обитые толстым железом ворота. Арестованные глубоко вдыхали свежий воздух, радуясь небу и голубям.

Судебный зал окружного суда, где слушалось дело, напоминал концертный. Люстра, похожая на гроздь винограда, переливалась радужными огнями. На возвышении девять полукруглых кресел, золоченые спинки которых виднелись из-за продолговатого стола, покрытого малиновым сукном. Сверкал натертый паркет, позолота на раме царского портрета. Направо от стола, за деревянной перегородкой, скамьи подсудимых. Напротив трибуна прокурора и места для защиты.

Заседание оказалось закрытым, как на большей части процессов над социал-демократами. Кресла для публики занимали родственники, допущенные по особым билетам.

Жандармы в медных касках застыли у скамьи подсудимых. Конкордия Николаевна села в первом ряду вместе с Буйко. Страшилась свидания с мужем. Почти год разлуки, и вдруг такая встреча: она на скамье подсудимых, он на местах защиты. Конкордия Николаевна плохо слушала, что говорил Буйко, хотя и понимала его оживление после одиночного заключения. Взгляд ее прикован к тяжелой резной двери, откуда должны были выйти судьи, защитники.

Как ни ждала она этого момента, но все же с трудом подавила волнение, увидев высокую, чуть сгорбленную фигуру Аркадия Александровича. Шел он тяжело, с напряжением переставлял ноги. Лицо побледнело до синевы. Увидев ее, окруженную жандармами, судорожно глотнул воздух. Конкордия Николаевна подалась вперед, до боли вцепившись в деревянное перильце. Боже, как он изменился: почернел, состарился, отпустил усы... Аркадий Александрович расстегнул пуговицу накрахмаленной рубашки, ослабил галстук.

Самойлов опустился в кресло, закрыв глаза руками. Конкордия Николаевна вытерла слезы. На лице застыло спокойное выражение, как всегда, когда хотела скрыть волнение. К сожалению, Аркадия этим не проведешь.

— Суд идет! Прошу встать! — прокричал судебный пристав, размахивая тяжелым медным колокольчиком.

Аркадий Александрович с трудом поднялся, покосился на нее и виновато улыбнулся.

За судебным заседанием она не следила. С болью разглядывала мужа, замечая в нем все новые, нерадостные перемены. «Похудел-то как: сюртук болтается, словно с чужого плеча. Начал сутулиться».

Заседание тянулось долго. Дребезжащим голосом прокурор доказывал виновность подсудимых, требуя применить статью о каторжных работах. Затем резкие вопросы защитников, опрос свидетелей. Конкордия Николаевна не отрывала глаз от Аркадия Александровича. Посоветовавшись с коллегами, он попросил слова:

— Господин прокурор признал, что самое главное для суда — доказательство истины. От себя могу прибавить, что нужно сохранить хотя бы видимость законности.

Конкордии Николаевне нравилось, как умно и тонко говорил Аркадий Александрович, как блестяще высмеивал прокурора — индюка с университетским значком.

— С каких это пор каждый, кто пришел в институт, в общественное место, может быть заподозрен в противоправительственной деятельности?! С каких пор свобода и личная неприкосновенность могут быть попраны по любой случайности?! Чем, кроме судебного произвола, можно объяснить десятимесячное пребывание арестованных в крепости, хотя обвинение основано на домысле?! Сегодняшнее судебное разбирательство...

— Господин Самойлов, попрошу ближе к делу. Вы достаточно сказали о самодержавии, достаточно и о личной неприкосновенности. — Председатель суда в зеленом мундире с большой звездой поднял глаза на Аркадия Александровича. — Столь же достаточно и о практике суда.

Аркадий Александрович наклонился, словно приготовился к прыжку, подался вперед и, не обращая внимания на замечание председателя, закончил: