"Привлеченная к дознанию..."

— Товарищи! Черносотенная манифестация прекращена. Большевики предлагают провести митинг, — и вновь прокричал: — Ми-тинг!

— Ура! — раздалось в морозном воздухе.

И грянуло:

Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног,
Нам не нужно златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог...

Быстро заполнился небольшой зал театра «Аквариум». Желающих попасть на митинг так много, что двери решили не закрывать. Пестрый и гулкий шум голосов висит в воздухе вместе со струйками сизого табачного дыма. Землячка сидит с Савельевым в третьем ряду кресел и большими серыми глазами спокойно и доброжелательно разглядывает зал.

— Послушайте, Савельев, зачастила я что-то по театрам...

Савельев поднял нависшие густые брови и вопросительно посмотрел на нее.

— Не так давно была здесь с Сиротинским, да вы его знаете по Московскому комитету, а сегодня вот с вами... — Глаза ее светятся лукавством. — Интересный здесь случай произошел. Собрали в зале охотнорядцев. Кому-то пришла блестящая мысль организовать их в профессиональный союз... ну, за это дело и взялся Сиротинский. Оратор он блестящий, да и смелости отменной. Пришли мы с Сиротинским под охраной дружинников. В зале запах рыбы, мяса так и бьет в нос. Оглянулись — лица зверские. Одеты в чуйки, сапоги бутылками. У многих кожаные фартуки и на поясе навешаны ножи всех размеров.

Савельев, усмехнувшись в щеточку рыжеватых усов, слушал с большим интересом: Землячка не очень-то любила о себе рассказывать.

— Долго их агитировал Сиротинский — успеха никакого! Сидят и злобствуют, а он терпение потерял... Взял да и крикнул: «Долой царя!» Какой тут вой поднялся! Мясники бросились к трибуне, орут отчаянно, некоторые даже ножами размахивают... Тут я подняла дружинников и тоже к трибуне — спасать Сиротинского. Растерянности никакой, стоит спокойно, лишь губы побелели. Насупился и еще громче прокричал: «Долой царя!» Если бы растерялся — растерзали бы мясники. Вот что значит мужество! Еле мы увели его... Такой упрямец! А мясники замерли от удивления. Сцена получилась, как у Гоголя в «Ревизоре».

Землячка тихо рассмеялась. На ее высокий большой лоб наползли морщины. Савельев что-то хотел ответить, но она остановила его.

На сцену поднялся Литвин-Седой. Молоденькая курсистка, непонятно каким образом очутившаяся в президиуме, встряхнув кудряшками, торопливо отодвинулась и уступила ему дорогу.

— Свобода не милостыня. Ее не выпрашивают, а берут с бою. Такой железный закон истории, — низким и густым басом проговорил Литвин-Седой, проведя рукой по вьющимся волосам. — Час великой битвы близок. Монархия или революция — так сегодня решается вопрос. Что принесет России завтрашний день — свободу или цепи рабства, — решаем мы, друзья!

Аплодисменты взорвали тишину зала. Тощий плоскогрудый чиновник почтового ведомства, стоявший в проходе около Землячки, аплодировал яростно, глаза его, круглые и черные, с восторгом смотрели на оратора. Он расправил на груди красный бант и подался вперед. Благообразный господин, сидевший от Землячки слева, поглаживал пышные усы и кивал головой. Землячка скосила глаза, едко улыбнулась уголками губ.

— Долой царя! — крикнул Савельев, насупив нависшие русые брови. — До-лой ца-ря!

На него возмущенно зашикали. Седой благообразный господин всплеснул по-женски пухлыми руками и демонстративно повернулся круглой спиной. Савельев, упрямо сжав рот, чувствительно толкнул его локтем и стал в проходе рядом с дружинниками.

— Вооруженное восстание — единственный выход, если мы хотим покончить с самодержавием. Вместо самодержавия царя мы утвердим самодержавие народа! — гремел со сцены голос Литвина-Седого. — В царский день мы заставили замолчать черную сотню. Но борьба только начинается...

— Господа, черт знает что происходит! — возмущенно вскочил со своего кресла благообразный господин. Его белые холеные щеки покрылись ярким румянцем.

Какая-то смутная тревога взметнулась по залу. Землячка уловила общее движение. Кто-то истошно и надрывно прокричал:

— Казаки! Ок-ру-жа-ют!

Голос потонул в общем гуле. Розалия Самойловна заметила, как ее сосед слева мелкими крестами осенил пухлую грудь; как торопливо сорвала красный бант курсистка, покидая президиум; как испуганно затоптался чиновник почтового ведомства, столь влюбленно смотревший на Литвина-Седого; как воровато вынул из кармана револьвер угреватый гимназист и бросил его под кресло. Но зато к президиуму с разных концов зала, расталкивая перепуганных обывателей, потянулись дружинники. Литвин-Седой посоветовался с товарищами и сказал отчетливо:

— Друзья! Во избежание ненужного кровопролития митинг прекращаем. Выходите спокойно, без паники...