"Привлеченная к дознанию..."

В эту лунную морозную ночь к дому пробирались дружинники. В горбатой тени, отбрасываемой домом, стоял Костя Маленький, он вместе с дружинником охранял явку. Чуть поодаль — Савельев. Черный барашковый воротник и низко надвинутая шапка, запорошенная снегом, скрывали его лицо. Заметив редкого в столь поздний час прохожего, Костя вразвалочку выходил навстречу, внимательно вглядывался в него и провожал к Савельеву. Тот отделялся от дома и проверял пароль. Тогда бесшумно открывалась дверь. Хозяин конспиративной квартиры, токарь Епифанов, встречал гостей. На столе уютно гудит ведерный самовар. Смешная матрешка в пестром сарафане на чайнике. Около матрешки сгрудились парадные, зеленые в белый горошек, чашки.

На грубо сколоченных табуретках гости. Третий раз в декабре Епифанов приготовился отмечать свои именины.

Землячка любовно разглаживает первый номер «Известий», и по маленькой комнатенке плывет запах типографской краски. Розалия Самойловна устраивается поближе к лампе-«молнии», и теперь видно ее красивое лицо, темно-русые густые волосы, большие серые глаза с золотистыми зрачками. На левой щеке темнеет едва заметный шрам.

Савельев подкрутил фитиль лампы, чтобы прибавить свету. Землячка поплотнее укрепила дужку пенсне и низким грудным голосом начала читать:

— «Московский Совет рабочих депутатов, Комитет и группа Российской социал-демократической рабочей партии и Комитет социалистов-революционеров постановили:

Объявить в Москве со среды 7 декабря, с 12 часов дня, всеобщую политическую стачку и стремиться перевести ее в вооруженное восстание».

В комнате, оклеенной дешевенькими бесцветными обоями, застыла тишина. Лишь слышится молодой женский голос да преувеличенно громко тикают ходики с чугунными гирями-шишками.

— «...Если бы собрать всю кровь и слезы, пролитые по вине правительства лишь с октября, оно утонуло бы в них, товарищи! Но с особой ненавистью царское правительство обрушивается на рабочий класс...»

Землячка обвела близорукими глазами сидящих рабочих. Вот Епифанов, хозяин явочной квартиры, с открытым лицом и чуть раскосыми черными глазами. Свои большие натруженные руки с короткими пальцами он положил на стол. Землячка заметила, как при чтении они сжимались в кулаки. Рядом с ним Костя Большой. Его тонкие нервные руки с чуть искривленными указательными пальцами скорее напоминают руки музыканта, чем наборщика. Он зажал папиросу, стесняется закурить, щадя Землячку. Она плохо переносит дым, как все больные туберкулезом, и Десятников это знает. Обычно улыбчивые и смешливые глаза смотрят с редкостной серьезностью. Чуть ссутулясь, сидит Адамович, положив руки с переплетенными пальцами между колен. В организации он появился недавно, но боевиком стал заметным. Широкие плечи его плотно облегает сатиновая косоворотка в синий горошек. Время от времени он приглаживает густые вьющиеся волосы. Тут же пристроился и Савельев. Морщины набегают на большой лоб, и кустики нависших русых бровей сдвигаются. Землячка смотрит на этих людей и понимает, что всех их, таких разных, роднит одно великое дело — служение людям.

В низкой комнатенке тесно. Савельев бросил недокуренную папиросу и погасил ее ногой. Самовар все так же весело и бурливо шумел, пахло дымком.

— Розалия Самойловна, а знаете, что сегодня приключилось... — прерывает ее раздумья Десятников, хитро подмигнув товарищам. — Газету-то...

— Да, да. Расскажите, Костя, как печатали первый номер. — Она снимает пенсне и вглядывается в его смеющееся лицо близорукими глазами.

Десятников покраснел от удовольствия. Ему и самому хотелось все рассказать, да как-то стеснялся....

— А дело было так: захватили наши дружинники типографию. Расставили ребят у всех дверей — и сразу же в наборный цех. Спешим, литеры так и постукивают. Только закончили набор — смотрим, хозяин пожаловал. Сам господин Сытин. Вошел через парадный подъезд. Важный такой. Шапка бобровая, да и на воротнике бобер серебром отливает. А в парадном дружинники — наши да и от Кушнарова. Шапку никто ломать не стал, попросили пройти в кабинет. Хозяин бросил сердитый взгляд, но ничего не сказал. Ну, я пошел его проводить. Кабинет большущий. Туда уже загнали всех, кто ненароком пришел в типографию. В низком креслице сын Сытина. Такая на нем немудрящая тужурка, а в руках, как всегда, книга. В мягких креслах развалились директора. И среди них этот Фролов, с птичьим лицом. Тьфу... Не люблю я его, грешным делом, хоть он везде и кричит, что вышел из рабочих... Только я вот никак в директора не выйду. — И Костя рассмеялся.

Савельев тоже захохотал, ямочка на подбородке стала заметнее. Потом безнадежно махнул рукой: Костя, мол, неизлечим.

— Смотрю, значит, — продолжал Костя, кашлянув в платок и вытирая им губы, — дальше что будет... На середине кабинета стоит стол на львиных лапах. На столе чернильница с бронзовым шаром и телефон. Около телефона дружинник с маузером. Здоровый парень из типографии Кушнарова. К Сытину подбежал Фролов; щеки у него в красных пятнах и дрожат.