Привычка выживать (СИ)

- Кажется, ты слишком переживаешь по поводу этого интервью, - говорит Хеймитч сконфуженно. – Расслабься. Никто не давит на тебя, никто не заставляет тебя пытаться прыгнуть выше головы…

- Конечно, - Бити взрывается и повышает голос, - никто не давит на меня, никогда не давил! Вы все здесь больные на голову, можете сходить с ума на камеру не заботиться о том, что о вас подумают. А я, признаться, устал думать. Эти бесконечные цифры, какие-то дурацкие проекты, всегда совершенно секретные, о которых нельзя говорить вслух, постоянное напряжение, постоянное молчание, все это доканывает меня. Знаешь, в каком месте я рос? – спрашивает Бити тем же нервным тоном, и резко убирает очки. – О, это было райское место, мой Третий Дистрикт. Представь что-то среднее между помойкой, на которую со всей страны привозят поломанную технику, и кладбище, да, кладбище этой самой техники, - Бити щелкает пальцами, подобрав наиболее подходящий образ своей родины, и улыбается совершенно безумно. – И во всем этом безраздельно царит молчание, от которого у неподготовленных мурашки по коже должны бегать. Всех детей растят однообразно, и, едва они перестают тянуть в рот мелкие детали, их начинают приучать к сборкам самых разных механизмов, к починке сломавшихся единиц техники. Самых одаренных увозят в Капитолий, что бы привозить назад, в Дистрикт, раз в год. На Жатву. И все это – в бесконечном молчании. Молчание сводит всех нас с ума. Жатва доканывает тех немногих, кто еще способен думать не чертежами, а вполне человеческими мыслями.

Бити собирается с духом. Хеймитч, до этого сидевший в остывающей ванне без движения, обреченно думает о том, как несправедлива к нему судьба. В его жизни и без окончательно съехавшего с катушек Вольта неадекватных людей хватало. Так нет же, пришла беда, откуда не ждали.

Внезапно гениальный ученый возвращается в этот бренный мир и с удивлением осматривается по сторонам. Наверное, пытается сообразить, как он оказался в ванной комнате одиннадцатого этажа, в компании голого Хеймитча, теперь почти неприкрытого пушистой пеной. Неловко поправляет очки, затем, полностью осознав неловкость ситуации, очки снимает и подслеповато смотрит по сторонам, будто не может обнаружить дверь.

- Так где, ты говоришь, у тебя спиртное? – спрашивает тихо, рассматривая яркое полотенце, а затем выходит, следуя четким разъяснениям хозяина этажа.

Ему приходится какое-то время подождать хозяина в комнате. Хеймитч появляется в банном темном халате, топает до дивана и обреченно думает о том, что день не задался с самого утра.

- Ты принимаешь ванну, - внезапно отмирает Бити. – Утром нежишься в теплой воде… - уточняет как-то резко и подскакивает на месте от очередной блестящей идеи. – Джоанна знает?

- Проси, что хочешь, - быстро соображает Хеймитч.

- Мне нечего у тебя просить, - Вольт пожимает плечом и оглядывается на уже открытую бутылку. – У тебя и взять-то больше нечего. Ведь нечего же? – и смотрит в сторону Эбернети с явной надеждой, но тот тяжело вздыхает.

- Нас держат здесь на коротком поводке.

Бити и рад бы промолчать в ответ на пустую, по сути, фразу, но ему изменяет обычная сдержанность. Он опять повышает голос, рассказывая о том, как выглядит на самом деле поводок Капитолия. Рассказывает о темных помещениях, в которых ему приходилось работать еще в бытность обычным подростком, о ярком свете, бьющем по глазам, о самом ходовом в дистрикте товаре – очках; зрение у большинства населения ни к черту с самого рождения, а условия работы только усугубляют напасть. Он рассказывает о том, как попал в команду подающих надежду людей, как приехал в Капитолий в компании таких же молчаливых насупленных детишек, которых обучали азам будущих профессий на скорую руку, и участь которых с самого начала была самой незавидной. Капитолий упрямо вырабатывал ресурс, выжимая из них всех все, что можно было выжать, чтобы потом вернуть сломанных людей обратно в дистрикт, без привилегий, с угробленным здоровьем, с растраченными для чужого блага мечтами и лишенных всяких надежд на светлое будущее.

Быть может, Бити повезло с тем, что он избежал незавидной роли никому не нужного ученого. Быть может, Жатва, на которой прозвучало его имя, несколько разнообразила его жизнь. Он умудрился победить на Арене, и талант его стал очевиден. Ему позволили не просто работать над созданием новых механизмов, ему позволили творить. И не в душных темных цехах, а в лабораториях, чистых и светлых, не видя белого света, но и не умирая от голода и сырости. Ни о какой свободе не могло идти и речи, и Бити не знал, каким бы был его выбор, сумей он вернуться в прошлое на Арену, на которой он сделал ток своим орудием смерти. Скорей всего, он поступил бы так, как поступил на самом деле; в сравнении с остальными победителями игр, он не мог жаловаться на насилие. Его честно использовал Капитолий, но Капитолий использует его до сих пор.