Привычка выживать (СИ)

На самом деле, говорит Хеймитч, когда настает его очередь говорить, в их случае все могло было бы обойтись малой кровью. Но было несколько «но», которые не хотели вписываться в систему общей гармонии. Охмор Китнисс. Бесчувственность Пита, постепенно перерастающая в неконтролируемые всплески эмоций. Бесчувственность Эффи, еще не выходящая из-под контроля, но порой дающая трещины. И неожиданный срыв Хеймитча. Конечно, сам Хеймитч о последнем «но» не упоминает. Это «но» почти не сыграло никакой роли.

Почти.

После неадекватного примирения двух до этого успешно игнорирующих друг друга сторон наступила благодатная тишина. Ненадолго, конечно. Но этот неполный день был, пожалуй, одним из самых лучших дней за последние годы жизни Хеймитча. Никто ни с кем не ругался. Никто никого ни в чем не обвинял. Не летали туда-сюда брошенные вазы, копья, стрелы, пошлые шутки, неудачные остроты. Затишье было почти что раем на земле. Китнисс, заснувшая в объятиях Пита и проспавшая до самого утра, утром прогулялась по лесу в обществе с Эффи. Пит приготовил завтрак, почти не обвиняя Хеймитча в том, что тот сорвался, хотя и не делая ничего, что облегчило бы старому человеку похмельное состояние. Затем был спокойный семейный завтрак, ничего серьезного, все очень легкое и воздушное. Атмосферу отравляла только мрачность Хеймитча и его гримасы, которыми он всерьез собирался испугать лежащую на тарелке еду. Затем опять прогулка, уже в полном составе, ничего не значащие разговоры, ничего не значащая тишина. Уже тогда Хеймитч мог увидеть зачатки бури, но он был занят другими вещами; сейчас уже не может вспомнить, какими именно, но определенно, очень важными вещами.

Китнисс смотрела на Пита не так, как смотрела раньше. Ее взгляды теперь были чем-то средним между взглядами влюбленной девушки, предназначенными для Капитолия, и взглядами человека, смотрящего на то единственное в мире, что может утолить его жажду и его голод, и все его потребности одновременно. Она прикасалась к нему – мельком, невзначай, и старалась быть ближе к нему, вдыхать его запах, видеть его улыбку, быть причиной его улыбки. Она дурачилась. Она смеялась, над смешным и несмешным, она буквально танцевала от счастья, как будто не было ничего, что ей пришлось пережить до этого. Как будто никогда не было ее самой – той ее, к какой они все привыкли.

Лишь раз она схватилась за виски. Лицо ее сильно исказилось от боли, дыхание сбилось, по телу ее прошла сильная дрожь. Прогулку пришлось прервать, вернуться в неприветливый дом, усадить девушку на кровать, и всячески отвлечь от воспоминаний, которые вновь и вновь настигали ее. Китнисс пыталась рассказать, что видит и что чувствует, но голос ее так сильно дрожал и был так тих, что мало кому удавалось разобрать отдельные слова.

- Она вспоминает жатву, - сказал Пит, пытаясь вырвать свою руку из ее рук.

Это был второй звоночек, на который Хеймитч мог бы обратить внимание. Потому что Пит, еще ночью не видевший никого, кроме своей возлюбленной, теперь отчаянно сторонился ее. Сделать это было нелегко. Каждое прикосновение Китнисс, каждый брошенный ею взгляд, полный обожания и нежности, заставлял его все больше хмуриться. Каждое ее движение, плавное и грациозное, было разрядом электрического тока. Он видел ее. Он знал, что она – это только она. Не капитолийский переродок.

Но эта Китнисс уже не была той Китнисс, которую он любил.

Если бы Хеймитч знал о том, какое решение принял Пит, освобождая свою руку от ее тонких и сильных пальцев, он бы, наверное, не стал ему мешать. Но он и не мешал. Он ненавидел себя за собственное отчаяние и собственную слабость. Ненавидел себя за то, что непростые решения, требующие слишком много сил и меняющие все основы настоящего, предпринимались не им. Он ненавидел себя за то, что сдался когда-то давно.

Но они… они еще не сдались.

Он почувствовал неладное лишь тогда, когда Эффи отвела взгляд от запертой двери в спальню Китнисс и сжала свои маленькие кулаки. Второй раз в жизни ему захотелось ее ударить, убить, уничтожить, стереть из собственной памяти. А потом Китнисс, взъерошенная со сна Китнисс, трясущаяся от холода и, возможно, страха, распахнула треклятую дверь и буквально перевалилась через порог, с трудом сохраняя равновесие.

- Скажи ему, - закричала она не своим голосом, глядя только на Хеймитча, но не видя его, - скажи ему, что он заблуждается. Я не охморена, он не прав, он лжет, лжет…

Вскоре слова ее превратились в неразборчивый шепот. Не дойдя до Хеймитча, она села на корточки, схватившись за голову, начала раскачиваться из стороны в сторону, повторяя одно и тоже – он лжет, лжет, лжет. Пит не сделал попыток обнять или успокоить ее; Пит остановился в проеме двери.