Признание Лусиу

Да, действительно, всё это было весьма необычным. Как с ней познакомился поэт – он, у которого никогда раньше не было никаких отношений, который даже не навещал своих редких друзей – и как он надумал жениться, если сама мысль о женитьбе ему претила?… Женитьба? Но были ли они женаты?… Даже в этом я не мог быть уверен. Я смутно припоминал: в своём письме мой друг не писал прямо, что женился. Иными словами: возможно, он и говорил мне об этом, но никогда не употреблял слово женитьба… Упоминая свою жену, он всегда говорил Марта — теперь я это точно помню.

И тогда мне вспомнилось одно обстоятельство, ещё более странное, которое не на шутку встревожило меня: эта женщина ничего не вспоминала, ни о чём не сожалела в своей жизни. Да; она никогда не говорила мне, где была, не называла того, с кем познакомилась, не выдавала то чувство, которое испытывала – в общем, ничего, даже самое малое: бант, цветок, вуаль…

В итоге, беспокоящая реальность была такова: эта женщина появилась передо мной, как будто бы у неё не было прошлого – как будто бы у неё было только настоящее!

Тщетно пытался я прогнать эти тревожные мысли. Каждую ночь они цепляли меня всё больше и больше, направляя всю мою страсть раскрыть эту тайну.

В своих беседах с Мартой я пытался заставить её погрузиться в её прошлое. Я спрашивал вполне естественным образом, бывала ли она в таком-то городе, много ли она помнит о своём детстве, скучает ли она по какому-нибудь периоду своей жизни… Но она – тоже естественно, я полагаю, – своими ответами ускользала от моих вопросов; более того, отвечала так, будто бы меня не понимала… А мне, в своём неоправданном стеснении, всегда не хватало смелости настаивать – я смущался, словно бы совершал какую-то бестактность.

В дополнение к этому моему неведению я также не знал, какие чувства связывали обоих супругов. Любил ли её поэт на самом деле? Без сомнения. Хотя он никогда мне этого не говорил, никогда не упоминал об этой любви, которая должна была быть непременно. И со стороны Марты такое же поведение – как будто бы она стыдилась показывать свою любовь.

Видя, что от его спутницы нет ни малейшей информации, и не в силах больше это выносить, я решил однажды спросить самого Рикарду.

И, сделав усилие над собой, разом выпалил:

– А ведь Вы никогда не рассказывали мне историю Вашего романа…

И в тот же момент я пожалел об этом. Рикарду побледнел; пробормотал что-то невнятное и тут же сменил тему, принявшись рассказывать мне композицию своей будущей драмы в стихах.

Между тем, моя навязчивая идея превратилась для меня в сущую непрерывную муку, и я пытался всё снова и снова уговорить как Марту, так и поэта пролить хоть какой-то свет. Но всякий раз напрасно.

* * *

Более того, я всё время забываю рассказать о самом необычном в этом моём подозрении.

Не столько сама тайна, окутавшая жену моего друга, беспокоила меня, сколько неуверенность: было ли моё подозрение настоящим, действительно ли оно поселилось в моём сознании; или это был только сон, который я увидел и не смог забыть, перепутав его с реальностью?

Теперь я весь был охвачен сомнениями. Я ничему не верил. Даже своему неотступному подозрению. Я шёл по жизни наощупь, опасаясь, что сойду с ума в самые ясные её моменты…

* * *

Снова пришла зима, а вместе с ней и артистические вечера в доме поэта: вместо двух рифмачей, окончательно затерявшихся в Траз-уш-Монтиш, появились некий журналист с претензией на драматурга и Нарсизу ду Амарал, великий композитор. И Сергей Варжинский, ещё более светловолосый, ещё более благонравный, ещё более раздражающий.

Доказательством того, что мой разум был болен, очень болен, стало произошедшее одним дождливым декабрьским вечером…

Нарсизу ду Амарал решил, наконец, исполнить нам свой концертант «Вне», который он закончил ещё несколько недель назад, но до настоящего момента ещё никому не играл.

Он сел за фортепиано. Его пальцы впились в клавиши…

Мой взгляд машинально остановился на супруге Рикарду, которая сидела в глубоком кресле в дальнем углу гостиной, так, что только я один мог её видеть, одновременно не теряя из виду пианиста.

Далеко от неё, в другом конце гостиной, стоял Рикарду.

И тогда, постепенно, по мере того, как музыка звучала всё чудесней, я видел – да, видел на самом деле! – как силуэт Марты растворяется, рассеивается, звук за звуком, медленно, пока она совсем не исчезла. Перед моим ошеломлённым взглядом оставалось только пустое кресло…

………………………………………………………………………………

Из этого миража меня вырвал неожиданный взрыв аплодисментов слушателей, которых гениальная музыка вывела из равновесия и заставила бурно жестикулировать, почти изнемогать…

И откуда-то незаметно возвысился голос Рикарду: