Признание Лусиу

– В конце концов, глупо беспокоить нашего русского друга. Мне не терпится узнать о твоей пьесе. Пойдём к тебе. Хочу услышать пьесу прямо сейчас. Тем более, что и автомобиль требует починки. Вечно что-нибудь ломается…

………………………………………………………………………………

Остаток дня я прожил как будто окутанный плотной пеленой тумана. Однако, я всё же смог прочитать свою пьесу супругам. Да, когда мы пришли в особняк Рикарду после того, как заходили ко мне домой, Марта уже вернулась, и я успел заметить, что она переоделась — теперь на ней был дорожный костюм вместо привычного домашнего туалета.

Я также помню, что всё время, пока я читал пьесу, у меня было только одно ясное ощущение: странно, как я, в моём нынешнем душевном состоянии, смог вообще работать.

Кроме того, как я заметил, мои боли, мои терзания, мои навязчивые идеи попеременно чередовались: то накатывали, то исчезали, подобно тому, как в дни народных волнений, между пушечным орудийным огнём и ружейной стрельбой на площадях продолжается повседневная жизнь – точно так, среди страданий и мучений продолжалась моя интеллектуальная жизнь. Вот почему мне до сегодняшнего дня удавалось скрывать ото всех печаль, терзавшую мой разум.

Но наряду с этой ясной идеей, которую я описал, во время чтения пьесы возникла ещё одна – очень странная – мысль. Вот какая: мне смутно казалось, что я сам был своей пьесой – каким-то искусственно созданным вымыслом – а моя пьеса была реальностью.

Одно замечание:

Любой, кто следил за моим рассказом, должен признать, по крайней мере, мою беспристрастность, мою полную откровенность. Фактически, в этом простом обосновании моей невиновности я никогда не щадил себя, излагая свои навязчивые идеи, свои необоснованные заблуждения. Понятые буквально, они могли бы привести к заключению не о моей виновности, а о моём притворстве или – в более узкой интерпретации – о моём безумии. Да, о моём безумии; я не боюсь так писать. Пусть это будет довольно рискованно, но мне необходимо полное доверие до конца моего признания, каким бы загадочным и абсурдным оно ни было.

* * *

Думаю, Рикарду и Марта горячо поздравили меня с этой работой. Но утверждать этого я не могу из-за плотной пелены серого тумана, окутавшей меня и оставившей ясными только те воспоминания, о которых я уже говорил.

Я поужинал с друзьями. Попрощался рано, сославшись на лёгкое недомогание.

Помчался к себе домой. Сразу лёг спать… И, прежде чем заснуть, вызывая в памяти кульминационную сцену этого дня, я обратил внимание на одну странность.

Когда мы остановились напротив зелёного особняка, я внезапно увидел, как Марта рассеянно подходит и стучит в дверь… Теперь же стало ясно, что, судя по тому направлению, в котором она мне представлялась, она непременно должна была идти за нами. Значит, она должна была меня видеть: тогда и я должен был видеть её, когда – я очень хорошо это помню – она оглянулась, проходя мимо высокого строящегося здания. И в это же самое время – не знаю почему – я вспомнил, что мой друг, когда внезапно решил не идти в дом к Варжинскому, закончил свою фразу такими словами:

– … автомобиль нуждается в ремонте. Вечно что-нибудь ломается…

Это были единственные слова, которые я отчётливо помнил – возможно, единственные, в которых я был уверен, что слышал их. И единственные слова Рикарду, удивившие меня…

* * *

Мне потребовалось много времени, чтобы мысленно пересмотреть тот странный день. Но, наконец, я заснул и проспал до утра…

………………………………………………………………………………

Спустя два дня, никого не предупредив, не написав ни слова Рикарду, я, наконец решился уехать…

Ах! какое облегчение я испытал, когда, наконец, ступил на перрон вокзала Орсе: я дышал, моя душа распуталась!…

Дело в том, что я физически страдал от нравственных терзаний моей души. И давно уже меня пленил гнетущий образ: душа моя согнулась, скрутилась, спуталась…

Но теперь, когда я видел, что удалился от всего намешанного вокруг меня, эта странная боль ослабла, а мой разум я ощущал, как раньше – пробуждённым.

При таком желании как можно быстрее оказаться в Париже поездка казалась мне слишком долгой, и мои мучения стали накаляться. Я думал, что никогда не доберусь до Парижа, что не смогу восторжествовать, о чём я, разумеется, мечтал; или меня задержат на полпути по ошибке; или заставят вернуться в Лиссабон; или за мной последуют Марта, Рикарду, все мои друзья, все мои знакомые…

Приступ панического страха пронзил меня, когда в Биаррице в вагон вошёл высокий светловолосый мужчина, в котором, как мне показалось, я узнал Сергея Варжинского. Но посмотрев на него получше – впервые посмотрев на него по-настоящему — я улыбнулся про себя: сходство незнакомца с русским графом наблюдалось только в высоком росте и светлых волосах…

………………………………………………………………………………

Так что теперь я больше не мог сомневаться: я победил. Я прошёл по Площади Согласия, монументальной, аристократической, мерцающей огнями…