Признание в любви: русская традиция

Неприлично! – скажут строгие маменьки, – одна в саду, без матери, целуется с молодым человеком!» Что делать! неприлично, но она отвечала на поцелуй.

… Вдруг Надинька встрепенулась, минута забвения прошла.

– Что это такое? вы забылись! – вдруг сказала она и бросилась от него на несколько шагов. – Я маменьке скажу!

Александр упал с облаков.

В этом же произведении есть свидетельства того, что ссылка на маменьку может означать уход от разговора, вызванный отсутствием чувства:

– Послушайте, – сказал он таким голосом, что маска вдруг слетела с притворщицы, – оставим маменьку в стороне: сделайтесь на минуту прежней Надинькой, когда вы немножко любили меня… и отвечайте прямо: мне это нужно знать, ей-богу, нужно.

Там же есть высказывание, из которого следует, что осведомленность маменьки об объяснении меняет его статус.

– Ваша маменька знает о том, что вы мне говорите теперь здесь? – спросила она, – а? знает? говорите, да или нет?

У Островского в «Талантах и поклонниках» маменька может иногда сотрудничать с дочерью, и ее брак может быть их общим делом:

Негина. Ну, что тебе знать! Все равно тебе. Так надо, Петя. Я долго думала, мы обе с маменькой думали… Ты хороший человек, очень хороший! Все, что ты говорил, правда, все это правда; а нельзя…

Негина. Ну, вот видишь ты; значит, я глупа, значит, ничего не понимаю… А мы с маменькой так рассудили… мы поплакали, да и рассудили…

Тургенев в «Вешних водах» описывает ситуацию, в которой маменька сговаривается не с дочерью, а с претендентом, то есть она непосредственно регулирует их отношения и даже то, как проходит само объяснение:

Вы знаете, какой совет я взял на себя преподать вам, вы знаете, чего желает ваша матушка и о чем она меня просила, – но чего вы не знаете и что я обязан вам теперь сказать, – это то, что я люблю вас, люблю со всею страстью сердца, полюбившего в первый раз!

<…>

– Ваша матушка, – заговорил Санин, как только стук тяжелых ног затих, – сказала мне, что ваш отказ произведет скандал (Джемма чуть-чуть нахмурилась); что я отчасти сам подал повод к неблаговидным толкам и что… следовательно… на мне – до некоторой степени – лежала обязанность уговорить вас не отказывать вашему жениху, господину Клюберу…

И далее везде, уже в советской литературе, фигура матери, изжитая новой советской идеей семьи и брака, воскресает и воскресает как рудимент, родимое пятно:

У Грековой, в «Хозяйке гостиницы»:

– Мама, это мой жених.

Анна Савишна несказанно удивилась: господи помилуй, жених – какой-то военный, да почти пожилой… Откуда? Александр Иванович поцеловал руку будущей теще (она все прятала ее под фартук), но вообще был скован, неразговорчив.

У Крона в «Бессоннице»:

– Нет, – сказала Ольга с неожиданной суровостью. – Нет, Олег Антонович, не позову. Было время, когда я очень хотела, чтоб вы зашли ко мне, познакомились с моей мамой. Мне это было необходимо, а вам ничем не грозило. А теперь я так занята, что у меня никто не бывает.

Кто же такая на самом деле эта маменька, неизменно являющаяся в любовное объяснение не только в русской, но и в европейской классической прозе?

Очевидно, что сам по себе образ матери – это архетип. Достаточно сказать, что в большинстве языков, даже относящихся к разным языковым группам, это понятие обозначается одним и тем же словом. Вот, смотрите: mom, mommy, mum, mummy, ma, mam, mammy, maa, amaa, mata – английский и родственные ему языки; māma (妈妈/媽媽) – по-китайски, máma – по-чешски; maman – на французском и персидском языках; maadar – по дари; մայր [mɑjɹ] – по-армянски; mamma – на итальянском и исландском; mãe – по-португальски; ema – на эстонском; má или mẹ – по-вьетнамски; mam – на валлийском; eomma (엄마, IPA: ʌmma) – по-корейски; matka – по-польски, словацки; madre – по-испански, по-итальянски; matrice – по албански; matr – на санскрите; (metér, μητήρ) mitéra, μητέρα или mána, μάνα – на греческом языке.

О чем это свидетельствует? О тех самых универсалиях, которые в каком-то количестве сохранились со времен единой, пангейской цивилизации. Мать – это синоним жизни, ее источник, главный инструмент выживания. Вокруг него, этого образа, творится великое столпотворение культуры – от «Медеи» Еврипида до «Матери» Горького.

Именно поэтому мать присутствует повсеместно в религиях, культах, мифах и как следствие этого – в искусстве.

А что же в русской прозе?

Представленные выше ипостаси «маменьки» показывают, что любовное объяснение расписывалось как бы на три, а не на два голоса.

Кто же такая мать? Кто? Она управляет будущим, зная, что правильно, а что нет, ей нельзя перечить, она незримый свидетель всего происходящего, ее нельзя ослушаться, сама ее осведомленность об объяснении делает его почти что свершенным делом.