Призрачный поцелуй

Моя мать чудом выжила после обвала, и, как только она смогла сама ходить, мы покинули места, где я родился. Собрали то немногое, что уцелело после буйства колдовства, и двинулись в путь под покровом ночи, чтобы никто и следов найти не смог. К тому времени отец уже в полную силу боялся, что меня попросту убьют спящим.

Мы много дней шли по лесу до остальных деревень, и все это время меня не отпускало чувство, что кто-то следует по пятам. Кто-то, кого мне уже не стоит бояться, и это было приятно. А пару недель спустя мы нашли новый дом и осели там, но уже вдали от лесов.

Отец открыл новую кузницу, а мы с матерью вернулись в поля. Вскоре я бы мог сказать, что жизнь потекла привычным чередом, сменились только пейзажи вокруг, ведь сознание ребенка такое гибкое, так легко подстраивается. Мог бы, но ведьму не забывал ни на мгновение. Тогда еще не знал, зачем она просила ее помнить, но исполнял последнюю волю, потому что не мог иначе. Бездонные черные глаза на прекрасном лице не шли из моей головы.

Я не понимал, что был ее последней ниткой в мире живых. Якорем, который не давал исчезнуть безвозвратно. Старики иногда говорят, что наши мертвые живы, пока мы помним о них… Что ж, в их словах есть доля истины, пожалуй. Память о мертвых чуть не убила меня в родной деревне, и я еще не знал, что именно она же определит всю мою жизнь.

В новом месте мы продержались недолго – год или два. С дальних деревень сначала пришли слухи, а потом и противный душок гнили поселился в воздухе так цепко, что от него невозможно было спрятаться. Мор.

Гнилой запах снова мешался с терпким, цветочным. Много позже я узнал, что эти цветы звались розами. А тогда думал, что сама земля скорбит и мстит за ведьму.

Мы опять бежали, как и многие другие. Люди незнакомого мне короля сжигали целые деревни, не разбирая больных и здоровых, но мор было не остановить. Он был живуч и невесом, а вот мы – нет.

Останавливались то в одной деревне, то в другой, пока не кончились наши запасы. Нужно было работать, а сделать это могли, только осев. Вокруг голодали многие, поля давали мало урожая, но здоровых рук постоянно не хватало. В последней деревне, которую запомнил, с нами в поле вышел даже отец.

А еще полгода спустя смерть догнала мою мать. Она ушла быстро, буквально истаяла на глазах. Отец был безутешен и не отходил от ее постели до самого конца. Он очень любил ее – настолько, что когда-то не заставил ее рожать других детей, видя, как с трудом выносила меня. Наверно, я тоже любил? Сейчас она почти стерлась из памяти, оставив там всего несколько картин, пару улыбок и искаженное страхом лицо в день, когда явилась ведьма. Я плакал, когда мать умерла, но горя своего не запомнил.

Мы выжили в тот раз, и даже вездесущие палачи проклятой короны, сжегшие тело моей матери, не тронули нас. И тогда мы отправились в город, под защиту каменных стен. Говорили, что там есть еда и работа… Но отец не выдержал дороги. Ему худшало с каждым днем, будто он терял не свое тело, а саму искру жизни, что так ярко сияла в нем прежде. Я думаю, не мор скосил его, а тоска.

Мне было десять лет, когда я в одиночестве постучал в высокие, плотно запертые ворота города. При себе у меня была краюха хлеба, сворованная у какого-то обоза на дороге, да старый, проржавевший меч, оставшийся от отца. Я так и не освоил его науку, и твердый оранжевый мох покрыл его целиком почти сразу, как я остался один. Но рубил он все еще отменно, пару раз в дороге мне пришлось это проверить.

Мои руки огрубели от долгой работы, под глазами залегли глубокие тени, а в ржавчине меча на солнце проглядывали пятна крови, которые не отмывались. Думаю, я не выглядел на десять лет в тот день. И уж точно не чувствовал себя таковым.

По высоким черным башням, которые возвышались над серыми стенами, еще издали понял, куда пришел. Это был один из городов, где стояла Академия проклятых охотников. Здесь готовили убийц, растерзавших в клочья мою жизнь. Здесь учились те, кто убил ее…

Я хотел жить, но в тот момент меня захватила злость. За все, что мне довелось пережить после того проклятого дня, за родителей, за мор, уж не знаю, как привязал к этому охотников. И за нее, конечно. После нескольких недель выживания в одиночестве я уже мнил себя бывалым воином на тракте, и какая-то жалкая горстка трусливых мужиков мне была нипочем. Именно трусливых, раз они прикрывались от одной-единственной девушки жителями деревни. Я бы и на деревню злился, на всех, кто играл со мной маленьким, угощал сладостями и рассказывал сказки. Но они давно гнили в могилах. Холодная земля забрала всех, кого я знал…

В город меня пустили без проблем, несмотря на гулявшую по округе болезнь. Ее очаги уже затухали, и люди умирали все реже. Да и стража, уверен, просто пожалела сироту. Мне не нужно было делать грустное лицо или врать – таких, как я, было слишком много в те времена. И обычно они не выживали.