Призрачный сыщик

– Да. – Я вытащил из кармана несколько сотен фунтов и вложил ему в руки. – Держи. Да не тебе это, не возмущайся. Это для них. Поставь тут памятник с красивой надписью, цветы посади. Наверное, это единственный случай, когда столько людей упокоились не в той географической точке, где изначально почили. Я напишу об этом в газету, и все будут знать, где можно проститься с родичами, если они были среди восставших. Ты хранитель этого места, лучший, какого можно пожелать. Похоже, праведников здесь нет, так что придется нам самим ими стать, да?

Фаррелл опустил голову, комкая в руке купюры. Я хлопнул его по плечу.

– Эй, хватит грустить. От лица всех мертвых прощаю тебя за то, что ты тогда спрятался. И прощаю твоего отца за то, что напал на Гарольда. Похоже, даже Гарольда пора бы простить. Злиться на мертвых – так себе занятие, а? – Я глубоко вздохнул и помолчал. Фаррелл, кажется, собирался заплакать, и я дал ему время мужественно побороть слезы. – Укрась тут все как следует. У тебя потрясающий цветочный талант, твои клумбы даже в Лондоне бы оценили.

– Нужен мне этот Лондон, – проворчал он, но я видел, что похвала доставила ему искреннее удовольствие.

– И оставь себе экипаж, раз он тебе так нравится. Я все равно не умею им управлять и вряд ли научусь. Чувствую, что не имею к этому таланта.

– А вас кто возить будет?

– Наймем кого-нибудь в Дублине.

– Нет уж! – Фаррелл был так возмущен, что даже слезы высохли. – Давай-ка я помогу тебе словить того человека? Тут до города всего два часа. Буду работать на тебя, когда нужен, а в остальное время займусь своими делами здесь: цветами, памятником. Я столько в жизни времени потерял зря, ты представить себе не можешь. Уж как-нибудь справлюсь с двумя делами сразу.

– С благодарностью приму твою помощь. Отвезешь нас? – Фаррелл с готовностью закивал, и я потянул уставшую Молли в сторону экипажа. – Боюсь, Молли, твоя мать там рвет и мечет. Она-то не знает, куда ты делась.

Если честно, я надеялся, что Бен вернулся туда же, – может, остыл немного и вспомнил о пациентах и надвигающейся свадьбе? Я зайду в столовую, а он сидит там вместе с мамашей, и та потчует его, восхищается и слушает разинув рот.

Но когда мы зашли в дом и мамаша бросилась нам навстречу, я понял, что надеялся зря. Бена не было. На меня мамаша глянула волком, а дочку обнимала, целовала и гладила, будто уже и не чаяла увидеть снова.

– Слыхала, детка? – в перерыве между поцелуями и причитаниями спросила мамаша. – Мертвецы-то упокоились наконец, соседка свекровь похоронить смогла. – Она выразительно глянула на меня. – А вы что-то все еще здесь.

– Не мог упустить шанс снова изведать вашего гостеприимства.

Мамаша вложила в ответный взгляд все свои чувства по этому поводу и потащила Молли в дом. Фарреллу, которого я пригласил отдохнуть от долгой дороги, было, видимо, предоставлено самому решать, заходить или нет. Ну что за манеры! Я вздохнул и повел его за собой.

– Добро пожаловать в усадьбу «Куриный уголок», – сказал я.

Молли мрачно глянула на меня через плечо, потом фыркнула.

– У нас и утки раньше были. «Утиный» лучше звучит. Давайте так назовем, а уток мы ради такого дела снова разведем?

– Не возражаю, – щедро ответил я.

Мамаша, к счастью, ни о чем расспрашивать не стала. Фаррелл и Молли после дня работы клевали носом, так что она их деловито покормила, отправила Фаррелла спать на сеновал, а сама вместе с Молли легла на матрас в столовой. Я учтиво откланялся, напоследок попросив у Молли оставшиеся листы бумаги и уголь, которые она покупала для объявлений. Уголь – это, конечно, не чернила, но не стоит ждать чернильницу в доме, где никто не умеет писать.

Интересно, когда в редакциях газет приступают к печати нового выпуска? Скорее всего задолго до рассвета, так что нужно торопиться. Я вышел на улицу, под лунный свет, уселся на землю около крыльца, положил бумагу на ступеньку и приступил к сочинительству.

Получилось замечательно – уголь так и скакал по бумаге, я измазался в нем до локтей, но все было не зря. Лошадей, которые привезли нас сюда, Фаррелл перед сном расседлал. Я пошел в просторный сарай, где их поставили отдыхать, выбрал ту, которая меньше всего шарахалась при виде меня, нашел в углу старое седло и оседлал эту грустную, спокойную кобылку под верховую езду: хоть этому нас в пансионе научили, редкий случай, когда мне пригодилось образование. Я с трудом взобрался на лошадь – как же плохо иметь такие слабые мышцы! – и рысцой направил ее в сторону города.

В редакции газеты царило оживление – днем здесь было весьма дремотно, но, как я и предполагал, жизнь в газетах кипит по ночам. У стойки стоял незнакомый мне ловкий малый лет тридцати, сортировавший какие-то письма. Я подошел к нему, и он с любопытством уставился на меня.

– Вы восставший или просто настолько устали? – весело спросил он.