Призрак Безымянного переулка

Аннет была похожа и не похожа на свою старшую сестру Адель. Та заменила ей мать, стала первой наставницей, подругой. Аннет восхищалась Аделью – ее деловой хваткой, ее энергичным характером, ее бесстрашием, бескомпромиссностью и передовыми взглядами. Адель управляла бакалейными предприятиями своей закадычной подруги Серафимы Козловой. И Серафиму Аннет тоже обожала. Две эти женщины были ее путеводными звездами с самого детства, потому что родители умерли рано, и сестра и ее богатая подруга взяли на себя воспитание и образование Аннет.

Аннет училась в лучшей гимназии Москвы. Затем в лучших пансионах Швейцарии. Она слушала лекции в Сорбонне и весело и с пользой проводила время в Париже. Она хотела посвятить себя юриспруденции, потому что с пятнадцати лет все ее воображение занимал долгий судебный процесс, который вела Серафима Козлова с помощью Адели против изуверов сектантов-скопцов, прятавшихся под крылом мыльного фабриканта Якова Костомарова.

Но мечтам стать первой в России блестящей юрист-девицей не суждено было исполниться. Летом тринадцатого года Адель Астахова и Серафима Козлова, отправившиеся на автомобильную прогулку из подмосковного имения на Яузе Светлое, бесследно пропали. Их искали три месяца, но так и не нашли. Ни следов, ни тел. Ничего.

Аннет приехала в имение, когда там кишела полиция, а вызванные из города казаки нагайками жестоко пороли мужиков, добиваясь от них признания в том, что это они убили хозяйку имения и ее управляющую.

У молоденькой Аннет имелась другая версия, и она высказала ее полицейскому приставу. Тот внимательно выслушал, но предпринимать ничего не стал. Позже Аннет советовалась с юристами Серафимы Козловой, но те отвечали: это лишь ваше предположение, милая, доказательств полиция не нашла.

Вообще все сразу изменилось со смертью Серафимы и Адели. На состояние Серафимы нашлись наследники из числа дальних родственников из Самары. На воспитанницу Аннет они откровенно косились. Аннет получила наследство от сестры Адели. Но оказалось, что та многое жертвовала благотворительным фондам, а также кружкам движения за женскую эмансипацию и равноправие и негласно – организациям, поддерживавшим разного толка революционеров.

Деньги утекали быстро. С революционерами Аннет познакомилась и сошлась. Октябрь семнадцатого она встретила в Москве. И поняла, что час пробил.

Для оплаты по всем долгам, даже тайным.

Для мести.

Для сведения счетов, не опасаясь возмездия.

Она жаждала отомстить. Она ведь точно знала, кто причастен к смерти Адели и Серафимы. Но все эти годы у нее, молоденькой барышни, были связаны руки. И вот путы спали. А сердце Аннет давно окаменело от горя.

Дымя сигаретой в длинном мундштуке, застегивая пуговицы дрянного пальто, напяливая на себя портупею с «маузером», Аннет прикидывала в уме, к кому обратиться за помощью в таком деле.

К анархистам в Дом анархии или же к деятелям из совсем недавно созданной Чрезвычайной комиссии? И тех и других она знала – встречалась с ними на митингах и собраниях. Красивая образованная барышня-товарищ – о, она научилась это использовать! Жизнь всему научит, господа!

Анархисты… Но там, в этом Доме анархии, все говоруны-ораторы в матросских бушлатах и чеховских пенсне. И все сплошь охальники. А это значит, что придется многим давать под портретом князя Кропоткина, прежде чем ей окажут помощь.

Чекисты из чрезвычайки… От них мурашки по коже. Но они все – страшные ханжи и моралисты. А это значит, давать придется только одному – тому, кто подписывает ордера на обыск и арест.

Взвесив все, Аннет решила обратиться в Чрезвычайку к товарищу Мандрыкину-Перетятько. Мосластый, здоровенный, он смотрел на нее несытыми глазами. Когда они здоровались, у него потели ладони и краснели уши.

И вот спустя два часа она уже стояла в кабинете в маленьком особнячке в окрестностях Лубянки. Тут во всех ближайших особнячках, как тараканы, ползали по лестницам разные личности, воняющие махоркой. А кабинеты запирались на ключ.

Мандрыкин-Перетятько был немногословен. Он снова адски вспотел. По его осоловелому виду Аннет поняла, что она и правда ему сильно нравится. Пока на старом кожаном диване, из всех щелей которого пахло клопами, Аннет раздевалась, подтыкала юбку и спускала панталоны до щиколоток, Мандрыкин-Перетятько повернул в замке ключ.

Он навалился на нее, как камень, притиснул к дивану. От его кожаной тужурки несло скотобойней. И он неуклюже возился, прилаживаясь то так, то этак, но все никак не попадая в нужное искомое место. Складывалось впечатление, что при крупном сложении и благородной седине на висках он либо вообще делал все это впервые, либо совсем забыл в угаре революции, как это совершается у обычных людей.

Наконец он задвигался, сопя ей в ухо. Он боялся стонать от наслаждения громко, потому что по коридору за дверью его кабинета сновали деятели Чрезвычайки, громогласно призывая «немедленно отбить в Питер, на Гороховую, по телеграфу депешу товарищу Менжинскому, товарищу Дзержинскому, товарищу Урицкому, товарищу Блюмкину, товарищу Петерсу» и еще хрен столовый знает кому.