Призрак Бомбея

Повар Кандж уверовал в Бога, когда готовил вечером чавал[139]. Жареные пакоры со шпинатом и луком плавали в шафрановом море нутовой муки, простокваши и подрумяненного аджваина[140]. От этого любимого семейного блюда мрачное лицо Канджа обычно слегка светлело. Но сегодня он лишь сильнее нахмурился и надул губы, словно случайно их обжег. Повар заглянул в кастрюлю и выругался. Карри получалось чересчур водянистое и, сколько бы он его ни нагревал, не густело. Даже досыпанная мука не помогла. Скоро обед, и у Канджа не оставалось выбора. Он был не шибко верующий, но в ту минуту все же помолился о чуде.

«Добавлю кучу сахара в завтрашнюю халву для пуджи, — поклялся он богам, разливая водянистое карри черпаком по стальным тарелкам. — Ладно, не хотите загустить карри, не надо. Но пусть они хотя бы не заметят, на?» — умолял он про себя, медленно ставя тарелку под нос Джа-гиндеру.

Джагиндер на миг удивленно и недовольно поднял брови.

Но тут над бунгало прорвало муссонную тучу.

Туфан и Дхир выскочили в аллею и встали, раскинув руки. Пижамы вскоре промокли насквозь, пухлый живот Дхира облепило тканью, а на боку Туфана проступила целая армия марширующих родинок.

— Джантар Мантар, каам карантар, чху, чху, чху![141] — затараторили близнецы заклинание, будто волшебники, что своими чарами прогнали солнце, жару и пот.

Джагиндер выбежал на веранду и выставил толстый палец под ливень.

— Не вздумайте войти в дом мокрые, а не то я каждому отвешу по паре крепких чант![142] — пригрозил он, чтобы скрыть внезапную зависть к беспечному восторгу сыновей. Когда-то и он так же протягивал руки к небу, думая, что ему принадлежит весь мир.

Земля и небо сцепились в свирепых любовных объятиях. Ветер стонал и хлестал, гремел ставнями, задувал в открытую дверь, кружил листья и мусор посреди аллеи в бешеном вальсе. Савита взглянула на Джагиндера — ее грудь непривычно затрепетала, а щеки слегка порозовели. Неужели ей снова захотелось этого мужчину — того, что сейчас строго расхаживает по веранде, отдает приказания и сыплет угрозами? Смущенная скорее этой мыслью, нежели своим внезапным возбуждением, Савита незаметно встала и бросилась к себе в комнату.

Нимиш тоже разгорячился. Раньше ему недоставало смелости, но теперь он наконец-то собрался с духом. Разумеется, дожди неизбежно привнесли в город романтику. Закрытое окно Милочки Лавате, за которым порой виднелся неяркий свет, манило неодолимо, словно взгляд возлюбленной. Нимиш поправил очки, быстро пробормотал «спокойной ночи» над прибранным столом и поспешил в свою комнату.

— Гулу, «амбассадор»! — Голос Джагиндера донесся сквозь громыхание небес и барабанную дробь капель о кровлю.

— Сэр? — Гулу вышел под зонтом, который испуганно отшатнулся и затрясся на проволочном каркасе.

— «Амбассадор», — повторил Джагиндер, подгоняемый жаждой деятельности. — Не волнуйся, я сам поведу.

— Папа, ты куда? — пропищал Туфан, ослепленный фарами.

— Молиться, — кратко ответил Джагиндер, плюхнулся на переднее сиденье и газанул.

Гулу отпер зеленые ворота и неохотно распахнул их. Он с тоской посмотрел вслед «амбассадору», с трудом пробиравшемуся по затопленной улице, словно попрощался с дочерью перед брачной ночью.

Кандж и Парвати куда-то пропали: позабыв о домашних обязанностях, они незаметно исчезли в соблазнительной муссонной темноте. Осталась лишь Кунтал с мокрыми полотенцами в руках. Нимиш улизнул через черный ход — ливень придал ему храбрости, а пасмурное небо укрыло от чужого любопытства. Робко, с волнением в груди пробрался он к стене, отделявшей их бунгало от дома Лавате. В ушах шумел дождь, в ногах пульсировала кровь, а сердце сжималось в отчаянии.

Пару дней назад он украдкой листал английский перевод «Ананга-ранги» — древнего трактата о супружеском сексе[143]. Там говорилось, что плоды тамаринда усиливают сексуальное наслаждение у женщин. Прочитав об этом, Нимиш тотчас закрыл выцветшую страницу дрожащей рукой. Мать когда-нибудь ела тамаринд? Нимиш порылся в памяти, но вспомнил, что Савита старательно избегала всего кислого, даже тамариндового чатни, утверждая, что это вредно для матки. А Маджи? Ее тучное, мужеподобное тело в белой вдовьей одежде не вызывало даже отдаленных мыслей о сексе, и Нимиш поежился, представив зачатие своего отца. Но Милочка… Милочка сидела под тамариндом и неспешно ела один стручок за другим в октябре и ноябре, когда они полностью созревают. Нимиш даже ощутил кисло-сладкий вкус на ее губах, которые так вызывающе окрашивались красновато-коричневым соком.

Едва Джагиндер потарахтел спасать душу, Савита уселась перед зеркалом и поискала ответ на свой вопрос. Сразу же нашлось два.

Глаза блестят, тушь растеклась синяками.

А блузка заметно натянулась.

Савита вытерла глаза, объяснив первое влажным воздухом. Правда, она не понимала, откуда взялся блеск. Дожди словно смыли с лица налет суровости и крошечные обиженные морщинки, что расходились лучиками от уголков глаз. Савита сдвинула с плеча паллу и сбросила ее на пол.